Алексей Коган – человек джаза. Автор и ведущий более 5 тысяч радиопрограмм, от самого зарождения украинского радио в 1989 году и по сегодняшний день. 
Продюсер и арт-директор компании Jazz in Kiev, куратор Волошинской сцены фестиваля "Джаз Коктебель", организатор Alfa Jazz Fest во Львове, член Международной джазовой ассоциации журналистов. 
Алексей Коган рассказал INSIDER о том, как в его жизни случился джаз, как, благодаря коллекции записей на виниле и одному опозданию отца, он попал на радио, как сейчас делает фестивали, преподает студентам института Глиера и популяризирует джаз.  
Слушать этого человека можно часами, подготовленный список вопросов сразу откладывается в сторону, а после просто физически необходимо слушать и слушать джаз. 
"МОЯ МАМА СЧИТАЛА, ЧТО ЧЕЛОВЕК С ФАМИЛИЕЙ КОГАН ДОЛЖЕН ИГРАТЬ ТОЛЬКО НА СКРИПКЕ" 
- В одном интервью вы рассказали, что ваш "роман с джазом начался, после четырех концертов Дюка Эллингтона". А что было до этого? 
- Сначала была классическая музыка. С 5 лет я играл на скрипке. Моя мама считала, что человек с фамилией Коган должен играть только на скрипке. Я, кстати, был знаком с Леонидом Борисовичем Коганом (советский скрипач, педагог, Народный артист СССР, – ред). И у меня до сих пор в скрипке есть маленький календарик, где написано: "Юному скрипачу Леше Когану от Леонида Когана". Я ходил на его концерты. 
У меня с детства было соответствующее окружение. Отец был врачом, но у него был прекрасный слух - он хорошо играл на семиструнной гитаре.  
Мама преподавала музыку в детском саду. 
Дядя работал в Оперном театре. Он как-то сказал моей маме: "Ира, он свою жизнь с музыкой свяжет, но скрипачом не станет, он стесняется своего инструмента". 
- Почему вы стеснялись своего инструмента? 
- Я был подольский босяк. Лучшим полузащитником во дворе. Лазил в дальние пещеры Лавры, когда они еще были закрыты. А зимой мы спускались на санках с Андреевской горки, вниз на улицу Сагайдачного, вылетали прямо под колеса машин. Мы разбивали лбы, я падал с велосипеда, с мопеда – все это было в детстве. 
А потом была музыка. На концерт Дюка Эллингтона меня отвел дядя. Он всю жизнь работал на заводе торгового машиностроения. Когда я был в 7 классе, дядя пришел с работы, надел белую рубашку, костюм и сказал: "Сыночек, сегодня мы пойдем на Дюка Эллингтона. Когда ты вырастешь, он уже умрет". 
Еще у него был магнитофон "Днепр 9". Я слушал человека, который впоследствии стал моим кумиром. Это Уиллис Коновер, ведущий программы "Голос Америки" из Вашингтона, который для многих по сегодняшний день является символом антикоммунизма в Восточной Европе. Он не делал никаких заявлений или прокламаций, он давал возможность людям выбрать, и в этом он был страшен для тоталитарных государств. 
- И тогда вам захотелось стать радиоведущим? 
- Да я вообще никогда не хотел стать радиоведущим. 
- А как с музыкой, вы заканчивали музыкальное училище?
- Нет, но меня готовили к поступлению в консерваторию. Мне дали задание за лето выучить концерт Венявского. А я купил бас-гитару и уехал с ребятами на пароходе "Киев-Одесса". Играл джаз. Мама из-за этого страшно волновалась. 
А 1 сентября пришел в музыкальную школу и мой педагог попросил сыграть концерт. Я сыграл первую часть, выучил ее за 2 дня. Он сказал: "Хорошо, а теперь давай вторую часть". Я говорю, "Вениамин Григорьевич, я не выучил". "Как не выучил? Все лето было!" – он подошел ко мне, взял из моих рук скрипку, положил ее в футляр, закрыл его, дал мне в руки, поцеловал меня в лоб, открыл дверь и сказал: "Вон!". 
Так бесславно закончилась моя карьера скрипача. И я ему очень благодарен за это. 
- Вы сейчас не играете на скрипке? 
- Ну, если нужно будет выйти в переход, 30 гривен я заработаю на скрипочке. Помню каким пальцем брать си-бемоль (смеется, – ред.). Инструмент у меня остался - это скрипка Sebastian Klotz. Когда-то родители потратили на нее уйму денег. Но желания играть нет никакого. 
"КОГДА Я СЛЫШУ ПО РАДИО "НА МОЕ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ" ИЛИ СЛОВО "МЕРОПРИЄМСТВО" – МНЕ НЕ ХОЧЕТСЯ СМЕЯТЬСЯ, МНЕ ХОЧЕТСЯ МОЛИТЬСЯ" 
- А как вы попали на радио? 
- Знаковая встреча произошла благодаря моему отцу. Он никогда не опаздывал, а в этот день первый раз в жизни опоздал на 15 минут, и я возле метро Крещатик встретил человека, который предложил мне работать на радио. В этом есть какая-то мистика. Я встретил Николая Николаевича Аммосова. Это был знаковый человек на радио "Промінь", автор первой в эфире украинской радиопрограммы. 
Я прекрасно понимал, что он берет мои диски, а не меня. У меня тогда уже была приличная коллекция записей на виниле. У меня было то, чего не было ни у кого. 
- Вас взяли на должность редактора? 
- Да, сначала я был редактором, писал тексты для эфира и давал музыку. Авторов тогда в эфире не называли, тем более с фамилией Коган в 1984 году. 
А в 1992-м возник обновленный "Промінь". Меня пригласили в дирекцию и взяли на работу комментатором. И вот у меня была ежедневная часовая программа "Година меломана" в прайм-тайм на протяжении 9 лет. 
Первый раз я вышел в эфир 1 марта 1992 года. Это были, наверное, самые счастливые годы моей жизни. Украина получила независимость, и нам поставили государственную задачу: разучить украинскую публику слушать "Маяк" и, не заставить, не навязать, а попробовать приучить слушать украинский "Промінь". 
Тогда впервые после Советского Союза разрешалось почти все – это было что-то. 
- Вы не ставили украинскую музыку? 
- Почему? Я крутил все, что появлялось у украинских джазовых музыкантов. Меня называли американским шпионом. Но это была неправда, я крутил не только американскую музыку. 
Я очень часто выступал достаточно резко на "летучках", когда директор пытался меня обвинить. Мне говорили "Ви не любите Україну". Я отвечал: "Якщо любов до України визначається тільки кількістю українських речей в ефірі – тоді не знаю". 
- А эфир был на украинском языке? 
- Эфир – только на украинском языке. Был очень хороший учитель, Николай Едомаха, главный режиссер "Проміня". Один раз в жизни я сказал "на протязі" и тут же получил. 
Это были замечательные люди, сейчас таких в эфире нет. Может, я брюзжу, я уже старый. Но сейчас в эфире работают люди, которые не знают ни русского, ни украинского языка. Когда я слышу по радио "на мое день рождения" или слово "міроприємство" – мне не хочется смеяться, мне хочется молиться. 
У меня иногда есть ностальгия за худсоветом. Много хорошего гробили, но и очень много плохого не допускали. А сейчас это на всех сценах. 
- Вы же и сейчас работаете на радио? 
- Да, я вернулся. Хотя говорят, в одну воду два раза не входят. Я помню, как после 9 лет работы в эфире нашу команду сократили. Мы выполнили свою задачу - люди начали слушать "Промінь", и после этого меня сократили. 
Помню, как пришел домой страшно расстроенный. Тогда был еще жив мой отец и он сказал: "Стой. Ты проработал почти 10 лет. У кого-то в странах бывшего Союза была часовая программа на государственном радио, которую вел человек по фамилии Коган? Это было с тобой, радуйся! Дальше будет что-то другое". 
- С тех пор "Промінь" сильно изменился? 
- Абсолютно. Во-первых, оно в таком диапазоне, что его никто не слушает. У людей исчезли "брехунцы". Раньше государственное радио - это была вторая кнопка на программном громкоговорителе. У меня была аудитория в 17 миллионов человек. 
Мой эфир был еще не идеален, мне смешно, когда слушаю старые записи: дрожит голос, неуверенность, встречаются русизмы. Но за первые 4 с половиной месяца работы я начал получать письма, а через полгода их было до тысячи. 
Писали и больные на голову, и люди из зоны, и инвалиды. У меня есть два письма: "Ваша программа спасла меня от необдуманного шага". Это дорого стоит. 
Я мирил влюбленные пары в эфире по ночам. Меня приглашали на свадьбу люди, которые познакомились под мою музыку. Через 3 года меня начали на улицах узнавать и просить автограф. Мне это было приятно. Особенно мне нравилось, когда подходили женщины и говорили: "О, это вы, а я вас другим представляла". 
- Вы слушаете музыку на пластинках? 
- Нет, на пластинках – это понты. На них работать неудобно. Да и всю коллекцию винила я продал, когда заболел мой отец и нужны были деньги на операцию. Оставил только около 40 дисков с автографами музыкантов. А остальное продал и не жалею. 
"К СПОНСОРАМ ХОДИТЬ НЕ НАДО. ЕСЛИ ТЫ ДЕЛАЕШЬ ЧТО-ТО ХОРОШО, ТЕБЯ САМИ НАЙДУТ" 
- Как вы начали делать фестивали? 
- К этому мы шли очень долго. Все это началось с локальных концертов, мы научились их делать. А потом нам предложили сделать сольный концерт белорусского ансамбля "Камерата". Так родился Jazz in Kiev. 
Позже появились очень богатые и благородные люди, которые сказали: "Тебе же 50 лет исполняется. Покажи нам, как вы умеете работать. Организуй красивый концерт, если нам все понравится – о чем ты мечтаешь? О большом трехдневном фестивале в Киеве? Будет у тебя фестиваль". 
Ну, а теперь мы делаем еще и "Альфа Джаз". Это тоже организует Jazz in Kiev, но на выезде - во Львове. 
Я считаю, что к спонсорам ходить не надо. Если ты делаешь что-то хорошо, значит люди, которым это надо, сами тебя найдут. 
- А как вы попали в Коктебель? 
- Очень просто. Пока я был фрилансером, я работал на 90% джазовых фестивалей в Украине. Меня приглашали как ведущего. 
Я даже один раз очень зло ответил журналистке Playboy. Она спросила, не боюсь ли я стать свадебным генералом? Вопрос был хороший, журналистский. Все говорят, что у меня занижена самооценка, но тогда я сказал: "Хорошо, но кто это делает лучше меня, покажите?" 
Мне всегда хотелось, чтобы был конкурент, который дышал бы в спину. Но пока я такого не вижу. 
- В Коктебеле вы проводили встречи "Слушаем джаз вместе". Что это за формат? 
- Как об этом можно рассказать? Чтобы понять, нужно прийти и послушать. 
Мы играем с людьми. Я предлагаю придумать название музыке, которую люди слышат впервые. И вы не представляете, насколько точные бывают попадания. Но это все нужно видеть. Я уверен, что одну музыку нужно послушать одному, другую – вместе. 
Есть у меня еще такая штука, называется "Знаете ли вы что?". Ставлю всем известную музыку, но никто не знает, что написал ее знаменитый голливудский композитор Дмитрий Темкин, который родился в Кременчуге. 
Люди не знают, что в основе знаменитой колыбельной Джорджа Гершвина Summertime из оперы "Порги и Бесс" лежит украинская народная песня "Ой ходить сон", не знают, что Al Di Meola вместе с бандуристом Романом Гринькивым записал рождественский диск. 
Зато люди знают, что фанатки в день рождения Ирины Билык покрасили ее подъезд, потому что это показывают 4 минуты на телевидении. 
Я когда-то за эту фразу заработал кучу врагов, но я не отказываюсь от своих слов. Для меня все без исключения директора радио и телеканалов – это успешные наркодилеры. Они никогда сами не потребляют то, чем кормят других людей. И в этом проблема. Сейчас телевидение и радио никого не воспитывает. 
Хотите со мной пари? Давайте с вами поспорим на бутылку хорошего итальянского вина, что 1 марта вы включаете радиоприемник, и на 15 станциях из 25-ти Олег Скрипка будет петь песню "Весна". Это мазохизм. Я за этим слежу с тех пор, как появилась эта песня. А 1 сентября все поставят "Что такое осень". И все. Но ведь музыки гораздо больше. 
- Как изменить такую ситуацию? 
- Я не знаю, я не реформатор. В моих передачах это невозможно. Знаете, как говорят, хочешь изменить что-то в жизни других людей, с собой разберись. Мне себя хватает. 
"МНЕ НЕ НРАВИТСЯ, ЧТО Я ВИЖУ В ЭФИРЕ. МНЕ НЕ НРАВИТСЯ УРОВЕНЬ УКРАИНСКОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ" 
- Если бы вам предложили вести свою программу на телевидение, вы бы согласились? 
- Нет. Если бы вот эти четверо (показывает на сидящих за соседним столом коллег, – ред.) подняли руки и проголосовали, я бы пошел. Как это было с ТВы. Нас 5 учредителей компании Jazz in Kiev, я был против, но 4 человека подняли руку и сказали, что нам это нужно. И я пошел. 
У меня была часовая программа "Джаз з Олексієм Коганом". Мы отсняли 12 выпусков, они и сейчас их крутят. Но потом произошли перемены на канале, человек который нам помогал, ушел, и нам показалось, что мы тоже не можем там остаться. Есть еще такие вещи, как этика. Для меня деньги пахнут.
- Вы сами смотрите телевизор? 
- Конечно, у меня любимая передача "Не забудьте выключить телевизор". Ящик – это зло. Кстати говоря, когда Бобби Макферрин приезжает на концерты, его первое условие – вынести телевизор из гостиничного номера. 
Мне не нравится, что я вижу в эфире. Мне не нравится уровень украинского телевидения. И я не нравлюсь себе в кадре. Для меня всегда были интереснее голос и музыка, чем голос, музыка и картинка. Я и сейчас практически не смотрю DVD, я слушаю музыку. 
- Вы ставили перед собой задачу популяризировать джаз? 
- Конечно. Я всю жизнь этим занимаюсь. Когда мои друзья хотят посмеяться, они говорят "это знаменитый джазовый популизатор". Популяризация джаза – это главное. 
Я ненавижу, когда меня называют критиком, я никогда никого не критиковал. Если вы в своем материале напишете, что я джазовый критик – я вас убью. Найду и убью! Я радиоведущий, арт-директор, продюсер, популяризатор джазовой музыки. Для меня джаз, как театр. Я служу этой музыке. Я отдал ей большую часть своей жизни. 
- Ваша аудитория, аудитория джазовой музыки, джазовых фестивалей в Украине растет? 
- Да, и она самая разная по возрасту. Мне это очень нравится. У нас много молодежи, много пожилых людей. А еще мы делаем детский джазовый фестиваль – это фантастическая публика. 
- Вы преподаете детям? 
- Я преподаю сейчас в училище, на высшем факультете джазовой музыки. У меня первый, третий и четвертый курсы. Три пары в неделю. 
- У вас много студентов? 
- На мои пары ходят все и ходят вольнослушатели. Мне даже дали побольше аудиторию. Может потому, что я не лектор, который заложив руку за спину, что-то рассказывает унылым голосом. Я им даю то, что они сами не смогут найти. Они молодые, а я мудрый. Я готовлюсь дома, ставлю музыку, которой нет в интернете. 
Они трогательные, мне с ними безумно клево. Мы говорим на равных. Это, пожалуй, лучшее, что мне сейчас нравится. Я не покупаю дешевый авторитет, наверное, поэтому они все и ходят. Мне другие педагоги говорили: "К тебе в 10.15 понедельника, когда половина играет джемы ночью, никто не будет ходить". 
Но я хитрый. Я пришел и сказал: ко мне можно не ходить. В день экзамена на любой поставленный вопрос нужно просто ответить двумя сложноподчиненными предложениями. Третье предложение равносильно двойке. А кому не интересна лекция – пожалуйста, уходите. 
Я ненавижу Задорнова, но однажды он сказал отличную фразу: "Что вы гоните на наших детей, они не такие, как мы, говоря современным языком: у них сервер гораздо больше, чем у нас. Одна проблема – он пустой". Это правда. Но курс на курс не приходится. 
Был один раз первый курс – мне хотелось застрелиться. А сейчас пришел первый курс – сидит полтора десятка таких Гарри Поттеров, которые разбираются, и это приятно. Моя задача - не наставлять их, а облегчить их пребывание в этом непростом джазовом мире. 
"СМОТРЯ НА ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ В УКРАИНЕ, Я ВОЛНУЮСЬ ЗА СВОИХ ВНУКОВ. Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ХОЧУ ЛИ, ЧТОБЫ ОНИ ЖИЛИ В ЭТОЙ СТРАНЕ" 
- Как вы думаете, реально ли в Украине сейчас сделать карьеру, не выходя за рамки джаза? 
- Наверное, сейчас нет. Но люди, которые уезжают, – делают карьеру. Я говорил с очень многими музыкантами, которые живут джазом. Они не процветают, у них нет лишних денег, но они живут. 
С одной стороны, мне горестно, а с другой – радостно. Потому что украинские музыканты получают гранты и уезжают за рубеж. А из тех, кто остается, срабатывает известный принцип: хочешь быть популярным в стране – должен заработать популярность в столице. Поэтому в Киеве есть винницкая диаспора, николаевская, львовская. 
- Вы никогда не хотели эмигрировать? 
- Нет. Никогда и никуда. Возможности были, но я не люблю поддаваться стадному чувству. Там хорошо, где нас нет. Вот сегодня, смотря на то, что происходит в Украине, я волнуюсь за моего внука, которому 4 месяца, за мою внучку, которой 9 лет. Я даже не знаю, хочу ли, чтобы они жили в этой стране. 
Мне же уехать – это вырвать дерево с корнем, у меня не получится. Я при любом приеме в Америке, в Европе на 15-й день хочу домой. Я нашел себе применение здесь. 
- И вам нравится то, чем вы занимаетесь? 
- Мне очень нравится то, чем я занимаюсь. Но я понимаю, что когда тебе 56 - впереди осталось гораздо меньше, чем позади. Это жизнь. Человек рождается, чтобы умереть. Просто жалко, что все это как-то поздно произошло. 
"Нет ничего печальнее ощущения счастья, посетившее тебя слишком поздно" – это слова моего любимого поэта Андрея Битова. Эх, мне бы такие фестивали делать, когда мне было 28. Хотя я сейчас себя чувствую на 28. Поверьте, я нескучно живу. 
Но сейчас я понял, что джаз – это иллюзия жизни, это не жизнь. Какие бы красивые слова не говорили. Но есть прогулки с собакой, есть твои близкие, есть дети, есть внуки. Внукам чуть больше, а сыну своему единственному я очень мало времени уделял. Они были рядом, они были каким-то тылом. А я не обращал на это внимание, куда-то торопился. 
Есть улица, есть лес, есть книги, которые я не читаю, есть театр, в который я не хожу. Я читаю только специальную литературу, это хорошо быть узким специалистом. Но со мной трудно поговорить на любую тему. Я не люблю говорить о том, в чем не разбираюсь, я не умею. Для многих я могу показаться скучным. 
При всей своей публичности я - человек застенчивый. 
- У вас есть любимые места в Киеве? 
- Да, конечно. Но я вам о них не расскажу, они же любимые. Вы не обижайтесь, я был искренный. Конечно, такие места есть, но мой Киев сейчас уничтожают. 
Я живу на Крещатике. Сегодня кто-то из моих соседей выкинул мусор с балкона. Вы представляете, чтобы киевлянин выкинул мусор с балкона? А у нас живут такие люди сейчас. Они приезжие. И я их тихо ненавижу. 
Моего Крещатика, моего Киева уже практически нет. Это ужасно. А все почему? Ну не может быть главный архитектор Киева не киевлянин.  Это нонсенс. 
"Я НЕ ВЕРЮ НИ ОДНОМУ ПОЛИТИКУ ИЗ ВЕРХОВНОЙ РАДЫ" 
- Я не могу не спросить, как вы относитесь к сегодняшней революции? 
- Никак. Я вчера случайно посмотрел фрагмент передачи со Жванецким. Смотрите, тысячи людей, нет пьяных, нет агрессии, они стоят, у них красивые лица. Причем я говорю о тех, кто стоит под трибуной, а не на трибуне. Он тяжело вздохнул и сказал: "Но их же все равно обманут". Вот так и я к этому отношусь. 
Я не верю ни одному политику из Верховной рады. В лексиконе этих людей нет таких понятий, как совесть и честь. Почему их дети учатся за границей? Кто из них видит будущее своих детей в этой стране? Врать зачем? Самое страшное заключается в том, что они сами верят в это свое вранье. И я не верю персонажам из шоу-бизнеса, которые там поют, играют. Но я верю в студентов во Львове. 
- Сегодня (в день интервью, – ред.) отпустили студентов университета Шевченко, Киево-Могилянской академии. Вы отпустили своих студентов? 
- Сегодня и экономический университет отпустил. Пожалуйста, я и так никого не заставляю ходить на свои лекции. Но жалко, что их опять обманут. 
Я не реформатор. Я ничего не смогу изменить. Я считаю, что жизнь сможет измениться тогда, когда каждый человек на своем месте, будет делать свое дело честно. Любить свое дело, а не ходить на работу, как на каторгу. 
Мой отец когда-то говорил, "человека, который попадает в систему власти, всегда затягивает. Этих людей можно только пожалеть. Если бы мы с тобой попали туда, через полтора-два месяца мы были бы точно такими же". 
Объясню на простом примере: я живу в доме на 13-м этаже, когда отключают свет и не работает лифт – я звоню первый. Я не знаю, звонил бы я, если бы жил на втором этаже. Говорят, тот хороший директор шахты, кто был шахтером. Как Мамонов сказал, хотите что-то изменить, начните с себя. 
- Хочу закончить все же музыкой, а не политикой. Если бы к вам пришел человек, который никогда не слушал джаз, чтобы вы ему поставили? 
- Хороший вопрос. Но я не так на него отвечу. Слова остаются словами. Для нас общение – это слова, буквы. Для музыкантов общение – это ноты. Если бы интервью было у меня дома, вы бы меня спросили про мое детство, я бы вам поставил песню, когда вы бы спросили, когда мне было плохо – я бы поставил другую музыку. Мне так проще. Наверное, поэтому людям нравятся мои радиопередачи. 
Потому что из всех на свете существующих шумов музыка, безусловно, самый дорогой и неповторимый.