Писатель Григорий Чхартишвили (он же Борис Акунин, он же Анатолий Брусникин, он же Анна Борисова) выпустил роман "Аристономия" - первый, по его словам, серьезный роман за всю карьеру. Это книга о русском юноше, которому не повезло родиться в конце XIX века; не повезло, потому что он стал свидетелем чудовищных зверств времен Красного террора и гражданской войны. О войне, терроре, жизни и судьбе (а также о Боге и инопланетянах) мы с ним и поговорили.
"Интеллигентам свойственно искать не правду, а себя"
- В "Аристономии" есть очень симпатичный эпизод, где герою-интеллигенту кажется, что он неловким вопросом оскорбил своего собеседника "из простых" - и он мысленно пускается в рассуждения, как же трудно интеллигентам общаться с "простыми". Это вообще очень часто возникающая у вас тема. Почему? Вы можете вспомнить какой-то особенно запомнившийся случай своего собственного взаимодействия с "простыми"?
- Да я вырос на этом фоне. В детстве наблюдал, как мать мучительно договаривается с жэковским сантехником или стесняется торговаться с тетками на рынке. Интеллигентская склонность к рефлексии, когда она зашкаливает, становится ужасно комичной.
"Как бы не заговорить с малообразованным человеком так, чтобы он, упаси боже, не подумал, будто я к нему отношусь свысока из-за того, что он не читал раннего Пастернака?" Я думаю, это рудименты интеллигентских комплексов девятнадцатого столетия. Но тогда для этого чувства вины имелись объективные причины: порядочному человеку было стыдно, что он живет сыто и чисто, когда "народ страдает". А советской-то училке, какой была моя мать, с чего было смущаться алкаша, который заколачивал вдвое или втрое больше? Мистическая вещь.
- Один критик написал в Facebook, что "Аристономия" - своего рода продолжение игры в "Жанры": на этот раз вы сочинили "Роман идей". Вы можете с ним согласиться?
- Если он этот роман так воспринимает, то так оно и есть. Для него. Для меня – нет.
- Я спрашиваю об этом еще и потому, что "Аристономия" оставляет ощущение некоторой незаконченности: там в финале прямо просятся слова "Продолжение следует", как в "Жанрах". Вы оставляете героя в начале его пути (очень насыщенного, впрочем, печальными событиями) - и ничего не рассказываете про дальнейшую судьбу. А там же можно еще три тома написать, да и трактат про аристономию не кажется завершенным. Есть шанс, что мы прочтем о его жизни в 30-е, например, годы?
- У меня в голове сложилась целая сага про последний век российской истории, пропущенной через фотоальбом одной московской семьи. И роман про Антона Клобукова – только первая часть. Но я не пишу этого на обложке, потому что не знаю, получится ли продолжить. Пока ощущается некоторая опустошенность. Надо подождать. Может быть, только шестью фотографиями из семейного альбома всё и ограничится.
- Если честно, мне кажется, что метания Антона в "Аристономии" временами превращают роман в сатиру на российскую интеллигенцию - примерно такую же, как сорокинская "Тридцатая любовь Марины". Ищет человек правду - а в результате носится между противоборствующими силами, и в итоге часто выглядит несчастным и комичным. Нет?
- Интеллигентам свойственно искать не правду, а самого себя. И смешными эти метания мне не кажутся. Потому что ничего более значительного, чем поиск себя и своего пути, на свете, по-моему, не бывает. Рохлей мой герой мне тоже не кажется. Он в романе совершает некоторые поступки, на которые у меня, может быть, недостало бы мужества. А впрочем, это тоже был один из вопросов, которые я перед собой ставил, когда писал книгу.
- Вы сам - аристоном? Ну то есть вы описываете некий идеал человека - но насколько вы сами к нему близки?
- Не очень. Но хотел бы стать. Работаю над этим.
"Если Бога нет, то не все позволено"
- Вы считаете "Аристономию" своим первым "серьезным романом". Что для вас эталон "серьезного романа" - "Доктор Живаго", "Тихий Дон", "Война и мир", "В поисках утраченного времени", "Великий Гэтсби"? И кстати, почему, например, тогда выходит, что роман "Времена года" (который тоже про жизнь и трагическую судьбу) был "несерьезной" книгой?
- "Серьезный роман" для меня – это роман, написанный не для развлечения и не ради гонорара. Это роман, который пишется не для публики, а для того, чтобы самому себе ответить на какие-то важные вопросы. То есть я имею в виду серьезность авторского намерения, а не читательского восприятия. Кто-то, может, уверен, что написал очень серьезный роман, а читатели прочитали и животики надорвали. А кто-то захотел вырваться на финансовую свободу из преподавательской лямки и написал "Лолиту".
Мне кажется, что из перечисленного ряда четыре романа замышлялись как серьезные. А вот насчет Скотта Фицджеральда не уверен. Этот писатель был слишком заворожен деньгами и славой, он всё время хотел написать бестселлер.
Мои (то есть, Анны Борисовой) "Vremena goda" – книга серьезная, но несерьезная, потому что беллетристика. Там все-таки главное - фабула и тайна.
- Вы называете себя не религиозным человеком - но при этом совершенно очевидно, что мысли о загробной жизни для вас безумно важны. В "Аристономии", как у шекспировского Просперо, каждая третья мысль - о могиле. Но вообще-то загробная жизнь и религиозность в сознании большинства людей неразрывно связаны. Если "каждому воздастся по вере его", как утверждали Воланд и Анна Борисова, то все-таки должна быть некая высшая сила, которая установила именно этот закон?
- По-моему, это не особенно важно – есть Высшая Сила или ее нет. Если есть – отлично, я очень рад. Пусть каждому воздастся по делам его, пусть будет загробный мир, и прочее, и прочее. Ура-ура.
Но я думаю, что жить нужно так, как будто нет никакого Высшего Разума, и никто тебе не поможет, никто тебя не спасет. Если Бога нет, то не всё позволено. Позволено то, что ты считаешь для себя позволительным. За всё отвечаешь только ты. И самый худший вид непрощения, это когда сам себя за что-то не прощаешь. Хочешь прожить свиньей – твой выбор. Просто знай, что закончишь свою жизнь в свинарнике, и другие свиньи займут твое место у корыта.
- У совсем юного Антона есть привычка везде выискивать знаки, тайные сигналы судьбы. Вам это было когда-нибудь свойственно? Невероятные совпадения - они же правда бывают. Что это вообще такое - просто случайность, которой юношеское воспаленное воображение придает слишком большое значение, или нечто большее? Вы же сами наверняка с этим сталкивались?
- Конечно. Постоянно сталкиваюсь. В писательской профессии без этого никуда. Спросите любого автора. Мы любим при случае рассказать друг другу, как нам встречались в реальной жизни персонажи и имена из наших книжек. Например, на днях сел я писать последнюю главу фандоринского романа. Смотрю – он по сценарию заканчивается 9 июля 1914 года. И на календаре у меня 9 июля. Получился двойной финиш.
Или вот еще: в романе "Vremena Goda" в концовке из камина вылетает летучая мышь. И у меня в доме в тот самый день, когда я дописал роман, из камина вдруг вылетела летучая мышь, хотя я их никогда раньше в тех местах не видывал. Можно было бы вообразить, что я галлюцинирую, но это произошло при свидетелях. Мышь поймали, осторожно взяли за крылышки и выпустили на волю.
"Хожу, как юродивый, и бормочу: "Алексей? Александр? Адриан?""
- Каждый писатель определенное время размышляет, прежде чем выбрать имя для героя. Вот у Набокова Гумберт Гумберт мучительно перебирает варианты для своего псевдонима - "Месмер Месмер", "Отто Отто" и так далее. И сам Набоков явно тоже долго возился с Лолитой, пока не нашел имя, в котором и Лилит, и скорбь (ее полное имя - Долорес), и леденцы (lollypop), и латинская легкость. Как выбираете имена вы? Почему один герой - Антон, другой - Эраст, третий - Николас, четвертая - Жанна и так далее? Ну хорошо, почему именно этот - Антон? (Возможно, странный вопрос, но мне почему-то правда интересно).
- Вопрос совершенно не странный. Дать всякому персонажу, даже третьестепенному, правильное имя – дело очень важное и совсем непростое. Давно проверено: до тех пор, пока ты не отгадаешь, как героя зовут, он живым не станет. Я подолгу хожу, как юродивый, и бормочу: "Иван… Игорь… Афанасий… Нет, какой к черту Афанасий… Но "а" - это точно. Алексей? Александр? Нет, нет. Адриан? Андрей. Андрей? Кажется, Андрей". Но на Андрея персонаж откликаться не хочет. А на Антона – сразу. Почему? Понятия не имею. С фамилиями еще трудней, чем с именами. "Антонклобуков" - это мантра.
- У того же Набокова в "Подвиге" Мартын Эдельвейс возвращается из эмиграции, из более-менее уютной Европы в Россию. То же самое делает и ваш герой. (Мартын называет ее Зоорландией, Антон - Зюйдландией). Оба не возвращаются. Лично вы смогли бы поступить так же в тех же условиях?
- Это один из вопросов, на которые я хотел дать себе ответ. И, в общем, дал.
- Вы описываете жестокости времен "красного террора" и гражданской войны (в этом смысле "Аристономия" очень жуткая книга) - и, несомненно, изучили массу материалов по этой теме. Когда-то вы говорили, что в процессе работы над "Писателем и самоубийством" вас потрясла история Николая Успенского, который просил у приятеля бритву, чтоб зарезаться, а тот ответил "Зарежешься и ножиком". Что вас больше всего поразило сейчас - какие примеры зверства или, наоборот, благородства?
- Самое удручающее зверство – это зверство, которое себя таковым не сознает. Жестокость, ставшая обыденностью. Одна из лучших книг о Гражданской войне – автобиографическая. "Походы и кони", написанная бывшим поручиком Мамонтовым, вся об этом: как нормальные люди превращаются в терминаторов.
У него там на третий год войны, после боя, ездовые, нормальные такие ребята, его подчиненные, катят на повозке по полю, заваленному убитыми, и стараются проехать так, чтоб под колесами трещали черепа мертвецов. Развлекаются. А казачий офицер демонстрирует на пленном, как с одного удара срубить голову. Чтобы пленный стоял смирно, его в это время отвлекают благодушным разговором.
Благородства и героизма, конечно, тоже было много. Потому что в черно-белые времена, люди или чернеют дочерна, или белеют добела. Мой любимый герой Гражданской войны – старый писатель Короленко, который приходил в ЧК спасать белых, а в белую контрразведку спасать красных.
- Эраст Петрович - он ведь тоже погибнет именно в ту эпоху? (Признаться, я все ждал, что он мелькнет хотя бы тенью на страницах "Аристономии" - ну, в севастопольских эпизодах, например).
- Как Вам не стыдно спрашивать про живого человека, когда он погибнет? С героями "Аристономии" он пересечься в любом случае не мог бы. Он существует в параллельном мире беллетристики, где всё красиво и мило.
- Кстати, об изучении материалов. Сколько языков вы знаете? Ну, разумеется, японский, английский - а еще? Французский?
- Могу еще читать по-немецки и по-украински. Насчет украинского не шутка. Действительно прочитал довольно много текстов про Львов и Львовщину, когда работал над "Аристономией".
"Воображение стимулирует гнет внешних обстоятельств"
Недавно Акунин предложил читателям своего блога выбрать одну историческую загадку, про которую можно было бы написать рассказ. Подавляющее большинство читателей выбрало историю про "группу Дятлова" - про студентов, погибших при загадочных обстоятельствах на Урале в конце 50-х.
Акунин написал рассказ в несколько приемов - причем каждый раз читателям предлагалось выбрать путь, по которому будет двигаться повествование. В итоге у него получился текст, в котором группу Дятлова убил американский шпион. Сейчас же Акунин собирается написать книгу про студентов, явно вдохновленную борхесовским "Садом расходящихся тропок" - там должны быть описаны все версии трагедии, и там будет сразу несколько финалов.
- Как вы объясните огромный интерес к этой теме? Ведь сейчас вдруг целых три фильма начали снимать про группу Дятлова, и у вас в блоге половина читателей проголосовала именно за этот сюжет…
- Ну, тут-то никакой тайны нет. Это отечественная загадка, а мы все патриоты. Англоязычный фильм, по-моему, продюсирует Александр Роднянский, тоже наш человек.
- Почему, как вам кажется, большинство выбрало "шпионскую" версию (на мой взгляд, неправдоподобную и какую-то совсем некрасивую)?
- У меня там по маршруту развития сюжета были расставлены не вполне очевидные вешки, которые соответствовали определенным стереотипам сознания. И оказалось, что большинство читателей квеста подсознательно хотели, чтобы загадка получила именно такую развязку.
- Вам вообще понравился этот эксперимент - повиноваться выбору толпы? Поэт же сам сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением.
- Это интересная задача. Ничто так не стимулирует воображение, как гнет внешних обстоятельств: навязанный поворот сюжета, работающий секундомер. Разумеется, серьезную литературу по таким лекалам не напишешь, а игровую – запросто. Думаю, как-нибудь под настроение позанимаюсь этой "гимнастикой"снова.
- А перед тем, как написать про Дятлова, вы предложили читателям ЖЖ целых шесть сюжетов на выбор. Мне показалось, что вас самого из них больше всего волнует происхождение жизни на Земле. У вас есть теории на этот счет? Сейчас же еще "Прометей" Ридли Скотта вышел - там инопланетяне прилетают на необитаемые планеты и жертвуют собой: пьют Черную Жидкость, умирают, но разлетаются на ДНК и заселяют этими ДНК скалы и воду, чтоб на планете возникла жизнь)…
- Я вообще-то полагаю, что за нами постоянно ведет наблюдение какая-то внеземная цивилизация и, может быть, даже не одна. Не вмешиваются, а просто ждут, пока мы доэволюционируем до уровня, когда с нами можно будет вступить в контакт. Но про инопланетян скажу то же, что про Бога: если они и есть, для нас с вами это не имеет никакого значения. Человечество пока находится на такой низкой стадии развития, что при нашей жизни и при жизни наших детей никакого контакта не будет.
Про происхождение осознанной жизни на Земле – это разговор длинный. Я бы сейчас его затевать не стал.
- Сейчас человечество волнует не только начало мира, но и его конец: майя считали, что то ли 21, то ли 25 декабря этого года что-то случится. Наступит если не конец, то абсолютно новая эра, "новый бактун", как они предпочитали выражаться. Вы могли бы пофантазировать на тему этого "бактуна"? Что может произойти? Контакт с инопланетянами? Перемещение человечества в черную дыру? Чем нас может удивить в декабре мироздание?
- Насчет всего человечества не знаю, а вот у нас в России скорый "бактун" вполне возможен. Мы вошли в эпоху политической турбулентности. Так что давайте пристегиваться. Летчик психует, экипаж нетрезв. Возможна аварийная ситуация. Главное для нас, пассажиров, - не впадать в панику.
По материалам Комсомольской правды
"Интеллигентам свойственно искать не правду, а себя"
- В "Аристономии" есть очень симпатичный эпизод, где герою-интеллигенту кажется, что он неловким вопросом оскорбил своего собеседника "из простых" - и он мысленно пускается в рассуждения, как же трудно интеллигентам общаться с "простыми". Это вообще очень часто возникающая у вас тема. Почему? Вы можете вспомнить какой-то особенно запомнившийся случай своего собственного взаимодействия с "простыми"?
- Да я вырос на этом фоне. В детстве наблюдал, как мать мучительно договаривается с жэковским сантехником или стесняется торговаться с тетками на рынке. Интеллигентская склонность к рефлексии, когда она зашкаливает, становится ужасно комичной.
"Как бы не заговорить с малообразованным человеком так, чтобы он, упаси боже, не подумал, будто я к нему отношусь свысока из-за того, что он не читал раннего Пастернака?" Я думаю, это рудименты интеллигентских комплексов девятнадцатого столетия. Но тогда для этого чувства вины имелись объективные причины: порядочному человеку было стыдно, что он живет сыто и чисто, когда "народ страдает". А советской-то училке, какой была моя мать, с чего было смущаться алкаша, который заколачивал вдвое или втрое больше? Мистическая вещь.
- Один критик написал в Facebook, что "Аристономия" - своего рода продолжение игры в "Жанры": на этот раз вы сочинили "Роман идей". Вы можете с ним согласиться?
- Если он этот роман так воспринимает, то так оно и есть. Для него. Для меня – нет.
- Я спрашиваю об этом еще и потому, что "Аристономия" оставляет ощущение некоторой незаконченности: там в финале прямо просятся слова "Продолжение следует", как в "Жанрах". Вы оставляете героя в начале его пути (очень насыщенного, впрочем, печальными событиями) - и ничего не рассказываете про дальнейшую судьбу. А там же можно еще три тома написать, да и трактат про аристономию не кажется завершенным. Есть шанс, что мы прочтем о его жизни в 30-е, например, годы?
- У меня в голове сложилась целая сага про последний век российской истории, пропущенной через фотоальбом одной московской семьи. И роман про Антона Клобукова – только первая часть. Но я не пишу этого на обложке, потому что не знаю, получится ли продолжить. Пока ощущается некоторая опустошенность. Надо подождать. Может быть, только шестью фотографиями из семейного альбома всё и ограничится.
- Если честно, мне кажется, что метания Антона в "Аристономии" временами превращают роман в сатиру на российскую интеллигенцию - примерно такую же, как сорокинская "Тридцатая любовь Марины". Ищет человек правду - а в результате носится между противоборствующими силами, и в итоге часто выглядит несчастным и комичным. Нет?
- Интеллигентам свойственно искать не правду, а самого себя. И смешными эти метания мне не кажутся. Потому что ничего более значительного, чем поиск себя и своего пути, на свете, по-моему, не бывает. Рохлей мой герой мне тоже не кажется. Он в романе совершает некоторые поступки, на которые у меня, может быть, недостало бы мужества. А впрочем, это тоже был один из вопросов, которые я перед собой ставил, когда писал книгу.
- Вы сам - аристоном? Ну то есть вы описываете некий идеал человека - но насколько вы сами к нему близки?
- Не очень. Но хотел бы стать. Работаю над этим.
"Если Бога нет, то не все позволено"
- Вы считаете "Аристономию" своим первым "серьезным романом". Что для вас эталон "серьезного романа" - "Доктор Живаго", "Тихий Дон", "Война и мир", "В поисках утраченного времени", "Великий Гэтсби"? И кстати, почему, например, тогда выходит, что роман "Времена года" (который тоже про жизнь и трагическую судьбу) был "несерьезной" книгой?
- "Серьезный роман" для меня – это роман, написанный не для развлечения и не ради гонорара. Это роман, который пишется не для публики, а для того, чтобы самому себе ответить на какие-то важные вопросы. То есть я имею в виду серьезность авторского намерения, а не читательского восприятия. Кто-то, может, уверен, что написал очень серьезный роман, а читатели прочитали и животики надорвали. А кто-то захотел вырваться на финансовую свободу из преподавательской лямки и написал "Лолиту".
Мне кажется, что из перечисленного ряда четыре романа замышлялись как серьезные. А вот насчет Скотта Фицджеральда не уверен. Этот писатель был слишком заворожен деньгами и славой, он всё время хотел написать бестселлер.
Мои (то есть, Анны Борисовой) "Vremena goda" – книга серьезная, но несерьезная, потому что беллетристика. Там все-таки главное - фабула и тайна.
- Вы называете себя не религиозным человеком - но при этом совершенно очевидно, что мысли о загробной жизни для вас безумно важны. В "Аристономии", как у шекспировского Просперо, каждая третья мысль - о могиле. Но вообще-то загробная жизнь и религиозность в сознании большинства людей неразрывно связаны. Если "каждому воздастся по вере его", как утверждали Воланд и Анна Борисова, то все-таки должна быть некая высшая сила, которая установила именно этот закон?
- По-моему, это не особенно важно – есть Высшая Сила или ее нет. Если есть – отлично, я очень рад. Пусть каждому воздастся по делам его, пусть будет загробный мир, и прочее, и прочее. Ура-ура.
Но я думаю, что жить нужно так, как будто нет никакого Высшего Разума, и никто тебе не поможет, никто тебя не спасет. Если Бога нет, то не всё позволено. Позволено то, что ты считаешь для себя позволительным. За всё отвечаешь только ты. И самый худший вид непрощения, это когда сам себя за что-то не прощаешь. Хочешь прожить свиньей – твой выбор. Просто знай, что закончишь свою жизнь в свинарнике, и другие свиньи займут твое место у корыта.
- У совсем юного Антона есть привычка везде выискивать знаки, тайные сигналы судьбы. Вам это было когда-нибудь свойственно? Невероятные совпадения - они же правда бывают. Что это вообще такое - просто случайность, которой юношеское воспаленное воображение придает слишком большое значение, или нечто большее? Вы же сами наверняка с этим сталкивались?
- Конечно. Постоянно сталкиваюсь. В писательской профессии без этого никуда. Спросите любого автора. Мы любим при случае рассказать друг другу, как нам встречались в реальной жизни персонажи и имена из наших книжек. Например, на днях сел я писать последнюю главу фандоринского романа. Смотрю – он по сценарию заканчивается 9 июля 1914 года. И на календаре у меня 9 июля. Получился двойной финиш.
Или вот еще: в романе "Vremena Goda" в концовке из камина вылетает летучая мышь. И у меня в доме в тот самый день, когда я дописал роман, из камина вдруг вылетела летучая мышь, хотя я их никогда раньше в тех местах не видывал. Можно было бы вообразить, что я галлюцинирую, но это произошло при свидетелях. Мышь поймали, осторожно взяли за крылышки и выпустили на волю.
"Хожу, как юродивый, и бормочу: "Алексей? Александр? Адриан?""
- Каждый писатель определенное время размышляет, прежде чем выбрать имя для героя. Вот у Набокова Гумберт Гумберт мучительно перебирает варианты для своего псевдонима - "Месмер Месмер", "Отто Отто" и так далее. И сам Набоков явно тоже долго возился с Лолитой, пока не нашел имя, в котором и Лилит, и скорбь (ее полное имя - Долорес), и леденцы (lollypop), и латинская легкость. Как выбираете имена вы? Почему один герой - Антон, другой - Эраст, третий - Николас, четвертая - Жанна и так далее? Ну хорошо, почему именно этот - Антон? (Возможно, странный вопрос, но мне почему-то правда интересно).
- Вопрос совершенно не странный. Дать всякому персонажу, даже третьестепенному, правильное имя – дело очень важное и совсем непростое. Давно проверено: до тех пор, пока ты не отгадаешь, как героя зовут, он живым не станет. Я подолгу хожу, как юродивый, и бормочу: "Иван… Игорь… Афанасий… Нет, какой к черту Афанасий… Но "а" - это точно. Алексей? Александр? Нет, нет. Адриан? Андрей. Андрей? Кажется, Андрей". Но на Андрея персонаж откликаться не хочет. А на Антона – сразу. Почему? Понятия не имею. С фамилиями еще трудней, чем с именами. "Антонклобуков" - это мантра.
- У того же Набокова в "Подвиге" Мартын Эдельвейс возвращается из эмиграции, из более-менее уютной Европы в Россию. То же самое делает и ваш герой. (Мартын называет ее Зоорландией, Антон - Зюйдландией). Оба не возвращаются. Лично вы смогли бы поступить так же в тех же условиях?
- Это один из вопросов, на которые я хотел дать себе ответ. И, в общем, дал.
- Вы описываете жестокости времен "красного террора" и гражданской войны (в этом смысле "Аристономия" очень жуткая книга) - и, несомненно, изучили массу материалов по этой теме. Когда-то вы говорили, что в процессе работы над "Писателем и самоубийством" вас потрясла история Николая Успенского, который просил у приятеля бритву, чтоб зарезаться, а тот ответил "Зарежешься и ножиком". Что вас больше всего поразило сейчас - какие примеры зверства или, наоборот, благородства?
- Самое удручающее зверство – это зверство, которое себя таковым не сознает. Жестокость, ставшая обыденностью. Одна из лучших книг о Гражданской войне – автобиографическая. "Походы и кони", написанная бывшим поручиком Мамонтовым, вся об этом: как нормальные люди превращаются в терминаторов.
У него там на третий год войны, после боя, ездовые, нормальные такие ребята, его подчиненные, катят на повозке по полю, заваленному убитыми, и стараются проехать так, чтоб под колесами трещали черепа мертвецов. Развлекаются. А казачий офицер демонстрирует на пленном, как с одного удара срубить голову. Чтобы пленный стоял смирно, его в это время отвлекают благодушным разговором.
Благородства и героизма, конечно, тоже было много. Потому что в черно-белые времена, люди или чернеют дочерна, или белеют добела. Мой любимый герой Гражданской войны – старый писатель Короленко, который приходил в ЧК спасать белых, а в белую контрразведку спасать красных.
- Эраст Петрович - он ведь тоже погибнет именно в ту эпоху? (Признаться, я все ждал, что он мелькнет хотя бы тенью на страницах "Аристономии" - ну, в севастопольских эпизодах, например).
- Как Вам не стыдно спрашивать про живого человека, когда он погибнет? С героями "Аристономии" он пересечься в любом случае не мог бы. Он существует в параллельном мире беллетристики, где всё красиво и мило.
- Кстати, об изучении материалов. Сколько языков вы знаете? Ну, разумеется, японский, английский - а еще? Французский?
- Могу еще читать по-немецки и по-украински. Насчет украинского не шутка. Действительно прочитал довольно много текстов про Львов и Львовщину, когда работал над "Аристономией".
"Воображение стимулирует гнет внешних обстоятельств"
Недавно Акунин предложил читателям своего блога выбрать одну историческую загадку, про которую можно было бы написать рассказ. Подавляющее большинство читателей выбрало историю про "группу Дятлова" - про студентов, погибших при загадочных обстоятельствах на Урале в конце 50-х.
Акунин написал рассказ в несколько приемов - причем каждый раз читателям предлагалось выбрать путь, по которому будет двигаться повествование. В итоге у него получился текст, в котором группу Дятлова убил американский шпион. Сейчас же Акунин собирается написать книгу про студентов, явно вдохновленную борхесовским "Садом расходящихся тропок" - там должны быть описаны все версии трагедии, и там будет сразу несколько финалов.
- Как вы объясните огромный интерес к этой теме? Ведь сейчас вдруг целых три фильма начали снимать про группу Дятлова, и у вас в блоге половина читателей проголосовала именно за этот сюжет…
- Ну, тут-то никакой тайны нет. Это отечественная загадка, а мы все патриоты. Англоязычный фильм, по-моему, продюсирует Александр Роднянский, тоже наш человек.
- Почему, как вам кажется, большинство выбрало "шпионскую" версию (на мой взгляд, неправдоподобную и какую-то совсем некрасивую)?
- У меня там по маршруту развития сюжета были расставлены не вполне очевидные вешки, которые соответствовали определенным стереотипам сознания. И оказалось, что большинство читателей квеста подсознательно хотели, чтобы загадка получила именно такую развязку.
- Вам вообще понравился этот эксперимент - повиноваться выбору толпы? Поэт же сам сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением.
- Это интересная задача. Ничто так не стимулирует воображение, как гнет внешних обстоятельств: навязанный поворот сюжета, работающий секундомер. Разумеется, серьезную литературу по таким лекалам не напишешь, а игровую – запросто. Думаю, как-нибудь под настроение позанимаюсь этой "гимнастикой"снова.
- А перед тем, как написать про Дятлова, вы предложили читателям ЖЖ целых шесть сюжетов на выбор. Мне показалось, что вас самого из них больше всего волнует происхождение жизни на Земле. У вас есть теории на этот счет? Сейчас же еще "Прометей" Ридли Скотта вышел - там инопланетяне прилетают на необитаемые планеты и жертвуют собой: пьют Черную Жидкость, умирают, но разлетаются на ДНК и заселяют этими ДНК скалы и воду, чтоб на планете возникла жизнь)…
- Я вообще-то полагаю, что за нами постоянно ведет наблюдение какая-то внеземная цивилизация и, может быть, даже не одна. Не вмешиваются, а просто ждут, пока мы доэволюционируем до уровня, когда с нами можно будет вступить в контакт. Но про инопланетян скажу то же, что про Бога: если они и есть, для нас с вами это не имеет никакого значения. Человечество пока находится на такой низкой стадии развития, что при нашей жизни и при жизни наших детей никакого контакта не будет.
Про происхождение осознанной жизни на Земле – это разговор длинный. Я бы сейчас его затевать не стал.
- Сейчас человечество волнует не только начало мира, но и его конец: майя считали, что то ли 21, то ли 25 декабря этого года что-то случится. Наступит если не конец, то абсолютно новая эра, "новый бактун", как они предпочитали выражаться. Вы могли бы пофантазировать на тему этого "бактуна"? Что может произойти? Контакт с инопланетянами? Перемещение человечества в черную дыру? Чем нас может удивить в декабре мироздание?
- Насчет всего человечества не знаю, а вот у нас в России скорый "бактун" вполне возможен. Мы вошли в эпоху политической турбулентности. Так что давайте пристегиваться. Летчик психует, экипаж нетрезв. Возможна аварийная ситуация. Главное для нас, пассажиров, - не впадать в панику.
По материалам Комсомольской правды
