Артист, известный почти каждому по роли в сериале "Глухарь", говорит, что в последнее время стал чувствовать себя более счастливым – после того, как научился мудрее смотреть на многие вещи.
– Максим, я вас всегда вижу в хорошем настроении. Вы всегда приветливый, дружелюбный со всеми… Неужели у вас не бывает спадов, раздражительности?
– Бывают, конечно, я же живой человек. Но свое плохое настроение надо дома оставлять! Его никто не должен видеть. Было бы странно, если бы я пришел, предположим, в магазин и нахамил кому-нибудь. И люди бы сказали: "А на экране вы другой". Мне не хочется, чтобы обо мне говорили плохо.
Когда у меня нет сил, сам себе говорю: "Соберись. На тебя смотрят, на тебя равняются". Есть много людей, которые меня любят. Я не могу не оправдать их ожиданий. Когда ты понимаешь, что за тобой, что называется, идут, было бы странно вдруг предать этих людей.
Недавно был случай в Петербурге. Мы снимали возле храма Спаса на Крови. Я сказал режиссеру: "Вы делаете большую ошибку, нам не дадут работать". Он говорит: "Все будет нормально". Пока мы работали, не знаю, сколько семейных фотоальбомов пополнилось фотографиями… (Улыбается.) Я никому не отказываю, если хотят сфотографироваться со мной. Естественно, во время дубля люди стоят, ждут, на съемочном процессе это не отражается.
Когда знаю, что меня любят, меня одобряют, я могу горы свернуть, мне кажется, что мне все по плечу! А вот хамство, неприязнь очень тяжело переношу, не могу, когда меня не любят…
– Судя по вашему грустному выражению лица, недавно вы как раз с неприязнью столкнулись?
– Через день после тех съемок возле Спаса на Крови еду в аэропорт. Захожу в бизнес-зал, жду самолета. Я привык, что ко мне подходят, говорят: "Пройдемте, ваш рейс". А тут не зовут и не зовут, не зовут и не зовут… В итоге сам подхожу к служащей: "Скажите, когда вы меня позовете на рейс?" И вдруг она грубо, небрежно так отвечает: "Беги! Улетает твой рейс уже!" – "Простите, а почему вы меня не позвали?" – "А что, – говорит, – я должна здесь за всеми вами бегать?" – "Ну это же бизнес-зал, здесь всего человек 8–10 сидит".– "А откуда я знаю, что вы Максим Аверин?" Я говорю: "Зовите представителя, будем разбираться". А сам поворачиваюсь и говорю в сердцах: "Суки злые". А она: "А, вот! Видите, какой вы злой! А вот я раньше любила ваше творчество, а теперь не буду!"
Другой бы, наверное, на моем месте сказал: "Да пошла ты!" А я… Видимо, усталость сработала, всякие неприятности были… Я повернулся к ней – и у меня ручьем пошли слезы, я как белуга зарыдал. Говорю: "Что же я вам сделал такого плохого, что вы так со мной?" Дальше пришел представитель аэропорта, извинился. Но не она. Она – нет. Она, наверное, домой пришла и рассказывала: "Смешной какой, заплакал". Ну, да бог с ней…
К сожалению, есть такие люди, психологические стяжатели. У них такая энергетика, что они любого опустошат…
– Максим, а почему в нашей стране так много хамства? За границей люди улыбаются друг другу, и я через три дня становлюсь там более счастливой – только потому, что мне там не хамят. Думаю: "Боже, это такое счастье". А у нас…
– Это от несчастья. Мы настолько оголенные, этого не можем, этого не можем… И эти попытки выжить в сложной ситуации каждый день тебя разрушают. Отсюда эта раздражительность, хамство… У нас процент несчастных больше, чем счастливых.
Вот взять мое поколение, например. Не дай бог родиться в эпоху перемен… Я помню себя в 16 лет. Мы были счастливы, что поступили в лучший театральный вуз Москвы – Высшее театральное училище им. Щукина, шли по Арбату… Был 1993 год, второй путч, от выстрелов снайперов падали огромные витрины магазина "Весна". А мы будто жили в совершенно другом мире: "Ах, театр! Мы будем театром заниматься". Счастливые, нищие, голодные. У меня была одна пара обуви, и та от брата досталась, одна рубашечка, одни брюки. Но это все не важно было…
Для меня это были самые лучшие годы. Хочу ли я обратно туда? Нет! Не оттого, что я стал такой благополучный, сытый. Нет, дело не в этом. Я просто не хочу жить там, где было промозгло, холодно, голодно. А сейчас я вижу мир, могу читать ту литературу, которую хочу читать, могу смотреть фильмы, которые хочу, я могу поехать туда, куда мне хочется…
– Вы как-то сказали, что фразу "Артист должен быть голодным" придумали жлобы…
– Я действительно не считаю плохим, когда артист зарабатывает. Но в нашей стране это все равно не те гонорары, что на Западе. Наши заработки сильно преувеличены средствами массовой информации.
– У вас какой-то безумный график – съемки, театр, гастроли… Странно, как все это успевает делать один и тот же человек. Максим, как вы это выдерживаете?
– Я действительно целыми днями работаю. Все говорят: "Ну как же так, надо отдыхать!" Да какие вы смешные люди! Это и есть мой отдых, моя работа, моя любовь, мое удовлетворение, все, что хотите, я получаю в этом.
Я счастливый артист, играю в "Сатириконе" в интереснейших спектаклях, и в кино ко мне роли стали приходить такие, какие люблю… Я обожаю военных играть! Это кладезь для актера. Юмор, во‑первых, офигенский. Во‑вторых, военная форма диктует особую пластику, стать…
– Ваша профессия предполагает трату нервных клеток. Что для востребованного актера Максима Аверина есть страшный сон?
– Не успеть на спектакль… В жизни ведь всякое бывает. У нас в "Сатириконе" всегда была очень строгая дисциплина. Помню, как стоял на коленях перед начальником аэропорта Симферополя, когда не смог вылететь на спектакль. Это был 1997 год – мой первый год в "Сатириконе". Я тогда еще ничего не сделал в этом театре, а уже так обкакался! Я, честно говоря, думал, что умру. Ты не можешь ничего сделать, исправить что-то невозможно, потому что самолет взлетел, а съемочная группа меня не успела привезти вовремя на самолет. И ты стоишь на коленях перед начальником аэропорта: "Я вас умоляю, понимаете, меня уволят".– "Ну, миленький мой, да я бы все сделал, но это невозможно сию секунду!" – "А когда следующий рейс?" – "Да успокойся, полетишь на следующем самолете, он будет через час". А следующий рейс задержался из Москвы… Я думал, что у меня будет плохо с сердцем. Было стыдно ужасно. Я не прилетел на спектакль. Это было страшно. Не дай бог больше такое пережить, это действительно страшный сон.
А еще у артиста есть другой большой страх – забыть слова. Особенно если это стихи. Все. Это крах. Я однажды на "Ричарде III" забыл слова. Враз. У меня память очень хорошая, а вот тут все – белый лист. Если начинают в такие моменты подсказывать, это еще хуже. У тебя тогда вообще сбивается все… Потом спектаклей пять на меня в этот момент нападал страх: только бы не забыть, только бы не забыть…
– А в человеческих отношениях вы чего боитесь? Обмана, предательства?
– В человеческих отношениях? (Некоторое время думает.) Знаешь, я стал меньше бояться в последнее время. Я стал счастливее, когда какие-то вещи для себя понял. Как день, вдруг многое стало ясно… Я просто мудро стал смотреть на какие-то вещи: на обман, на зависть, на подлость, на предательство. И вдруг понял: надо прощать. Когда я вижу, что творится что-то не то, я уже заранее стараюсь простить этого человека… Хотя, пожалуй, самое страшное – это равнодушие. Ему нет оправдания.
По материалам "АиФ"
– Максим, я вас всегда вижу в хорошем настроении. Вы всегда приветливый, дружелюбный со всеми… Неужели у вас не бывает спадов, раздражительности?
– Бывают, конечно, я же живой человек. Но свое плохое настроение надо дома оставлять! Его никто не должен видеть. Было бы странно, если бы я пришел, предположим, в магазин и нахамил кому-нибудь. И люди бы сказали: "А на экране вы другой". Мне не хочется, чтобы обо мне говорили плохо.
Когда у меня нет сил, сам себе говорю: "Соберись. На тебя смотрят, на тебя равняются". Есть много людей, которые меня любят. Я не могу не оправдать их ожиданий. Когда ты понимаешь, что за тобой, что называется, идут, было бы странно вдруг предать этих людей.
Недавно был случай в Петербурге. Мы снимали возле храма Спаса на Крови. Я сказал режиссеру: "Вы делаете большую ошибку, нам не дадут работать". Он говорит: "Все будет нормально". Пока мы работали, не знаю, сколько семейных фотоальбомов пополнилось фотографиями… (Улыбается.) Я никому не отказываю, если хотят сфотографироваться со мной. Естественно, во время дубля люди стоят, ждут, на съемочном процессе это не отражается.
Когда знаю, что меня любят, меня одобряют, я могу горы свернуть, мне кажется, что мне все по плечу! А вот хамство, неприязнь очень тяжело переношу, не могу, когда меня не любят…
– Судя по вашему грустному выражению лица, недавно вы как раз с неприязнью столкнулись?
– Через день после тех съемок возле Спаса на Крови еду в аэропорт. Захожу в бизнес-зал, жду самолета. Я привык, что ко мне подходят, говорят: "Пройдемте, ваш рейс". А тут не зовут и не зовут, не зовут и не зовут… В итоге сам подхожу к служащей: "Скажите, когда вы меня позовете на рейс?" И вдруг она грубо, небрежно так отвечает: "Беги! Улетает твой рейс уже!" – "Простите, а почему вы меня не позвали?" – "А что, – говорит, – я должна здесь за всеми вами бегать?" – "Ну это же бизнес-зал, здесь всего человек 8–10 сидит".– "А откуда я знаю, что вы Максим Аверин?" Я говорю: "Зовите представителя, будем разбираться". А сам поворачиваюсь и говорю в сердцах: "Суки злые". А она: "А, вот! Видите, какой вы злой! А вот я раньше любила ваше творчество, а теперь не буду!"
Другой бы, наверное, на моем месте сказал: "Да пошла ты!" А я… Видимо, усталость сработала, всякие неприятности были… Я повернулся к ней – и у меня ручьем пошли слезы, я как белуга зарыдал. Говорю: "Что же я вам сделал такого плохого, что вы так со мной?" Дальше пришел представитель аэропорта, извинился. Но не она. Она – нет. Она, наверное, домой пришла и рассказывала: "Смешной какой, заплакал". Ну, да бог с ней…
К сожалению, есть такие люди, психологические стяжатели. У них такая энергетика, что они любого опустошат…
– Максим, а почему в нашей стране так много хамства? За границей люди улыбаются друг другу, и я через три дня становлюсь там более счастливой – только потому, что мне там не хамят. Думаю: "Боже, это такое счастье". А у нас…
– Это от несчастья. Мы настолько оголенные, этого не можем, этого не можем… И эти попытки выжить в сложной ситуации каждый день тебя разрушают. Отсюда эта раздражительность, хамство… У нас процент несчастных больше, чем счастливых.
Вот взять мое поколение, например. Не дай бог родиться в эпоху перемен… Я помню себя в 16 лет. Мы были счастливы, что поступили в лучший театральный вуз Москвы – Высшее театральное училище им. Щукина, шли по Арбату… Был 1993 год, второй путч, от выстрелов снайперов падали огромные витрины магазина "Весна". А мы будто жили в совершенно другом мире: "Ах, театр! Мы будем театром заниматься". Счастливые, нищие, голодные. У меня была одна пара обуви, и та от брата досталась, одна рубашечка, одни брюки. Но это все не важно было…
Для меня это были самые лучшие годы. Хочу ли я обратно туда? Нет! Не оттого, что я стал такой благополучный, сытый. Нет, дело не в этом. Я просто не хочу жить там, где было промозгло, холодно, голодно. А сейчас я вижу мир, могу читать ту литературу, которую хочу читать, могу смотреть фильмы, которые хочу, я могу поехать туда, куда мне хочется…
– Вы как-то сказали, что фразу "Артист должен быть голодным" придумали жлобы…
– Я действительно не считаю плохим, когда артист зарабатывает. Но в нашей стране это все равно не те гонорары, что на Западе. Наши заработки сильно преувеличены средствами массовой информации.
– У вас какой-то безумный график – съемки, театр, гастроли… Странно, как все это успевает делать один и тот же человек. Максим, как вы это выдерживаете?
– Я действительно целыми днями работаю. Все говорят: "Ну как же так, надо отдыхать!" Да какие вы смешные люди! Это и есть мой отдых, моя работа, моя любовь, мое удовлетворение, все, что хотите, я получаю в этом.
Я счастливый артист, играю в "Сатириконе" в интереснейших спектаклях, и в кино ко мне роли стали приходить такие, какие люблю… Я обожаю военных играть! Это кладезь для актера. Юмор, во‑первых, офигенский. Во‑вторых, военная форма диктует особую пластику, стать…
– Ваша профессия предполагает трату нервных клеток. Что для востребованного актера Максима Аверина есть страшный сон?
– Не успеть на спектакль… В жизни ведь всякое бывает. У нас в "Сатириконе" всегда была очень строгая дисциплина. Помню, как стоял на коленях перед начальником аэропорта Симферополя, когда не смог вылететь на спектакль. Это был 1997 год – мой первый год в "Сатириконе". Я тогда еще ничего не сделал в этом театре, а уже так обкакался! Я, честно говоря, думал, что умру. Ты не можешь ничего сделать, исправить что-то невозможно, потому что самолет взлетел, а съемочная группа меня не успела привезти вовремя на самолет. И ты стоишь на коленях перед начальником аэропорта: "Я вас умоляю, понимаете, меня уволят".– "Ну, миленький мой, да я бы все сделал, но это невозможно сию секунду!" – "А когда следующий рейс?" – "Да успокойся, полетишь на следующем самолете, он будет через час". А следующий рейс задержался из Москвы… Я думал, что у меня будет плохо с сердцем. Было стыдно ужасно. Я не прилетел на спектакль. Это было страшно. Не дай бог больше такое пережить, это действительно страшный сон.
А еще у артиста есть другой большой страх – забыть слова. Особенно если это стихи. Все. Это крах. Я однажды на "Ричарде III" забыл слова. Враз. У меня память очень хорошая, а вот тут все – белый лист. Если начинают в такие моменты подсказывать, это еще хуже. У тебя тогда вообще сбивается все… Потом спектаклей пять на меня в этот момент нападал страх: только бы не забыть, только бы не забыть…
– А в человеческих отношениях вы чего боитесь? Обмана, предательства?
– В человеческих отношениях? (Некоторое время думает.) Знаешь, я стал меньше бояться в последнее время. Я стал счастливее, когда какие-то вещи для себя понял. Как день, вдруг многое стало ясно… Я просто мудро стал смотреть на какие-то вещи: на обман, на зависть, на подлость, на предательство. И вдруг понял: надо прощать. Когда я вижу, что творится что-то не то, я уже заранее стараюсь простить этого человека… Хотя, пожалуй, самое страшное – это равнодушие. Ему нет оправдания.
По материалам "АиФ"
