Игорь Кваша прожил без преувеличения яркую жизнь - в ней были и блестящие театральные работы, и мощные кино роли, и зрительская любовь. Он по праву считается одним из создателей "Современника" - театра, которому он был верен более полувека.
Он вообще был человеком редкого постоянства - в любви, в дружбе, в принципах. Пацаном рвался на фронт - защищать Родину. Дружил с диссидентами, подписывал письма протеста, после которых его много лет не снимали, но Игорь Владимирович относился ко всему философски. У него был мощный тыл - семья и театр, которым он отдавал всего себя целиком, без остатка.
Последние годы актер часто болел, попадал в больницы. Редко общался с журналистами, не любил, когда вторгаются в личную жизнь и творческую кухню. Несколько лет назад Кваша написал книгу "Точка возврата". Он считал, что полностью в ней выговорился. Мне тогда показалось, многие темы он вообще не затронул, - так и появилось это интервью. Не берусь утверждать, но, пожалуй, последнее. Увы…
- Игорь Владимирович, говорят, уже в раннем детстве родители с вами едва справлялись. И тогда ваш папа придумал довольно необычное "лекарство"…
- Это правда - я рос чересчур капризным. Плохо ел, не слушался, не ложился спать … Однажды папа пошел на студию грамзаписи на улице Горького, записал на пластинку свой "дикторский текст" - тогда это можно было сделать даже частному лицу. Во время ужина он незаметно переключил нашу радиолу с радио на проигрыватель. Я услышал, что "в эфире радиостанция имени Коминтерна" и целую передачу о том, как "мальчик Игорь Кваша бегает вокруг стола", "не слушается родителей". Мало того, он договорился с родственниками, и они в назначенное время все стали звонить и спрашивать: "Игорь, ты слышал передачу?" Разумеется, я был потрясен. Вжался в стул, сразу побежал ложиться спать, зарыдал... Мама пришла меня успокаивать, я ее спрашиваю: "Мама, а Сталин в Кремле тоже слышал?" После этого я долго был как шелковый.
- О чем вы мечтали в детстве?
- Во время войны наш детский сад увезли в эвакуацию, и я года полтора жил в интернате в Ленинске-Кузнецком, в Сибири. Вот там я на полном серьезе мечтал убежать на фронт - в "сыны полка". Мы с друзьями даже добрались до вокзала, присмотрели себе эшелон, направлявшийся в западном направлении, и тут... нас поймали. Потом мы вернулись в Москву, я пошел учиться в школу.
- В школе вы особым прилежанием не отличались. В одном из интервью вы даже признались, что из-за систематического хулиганства весь ваш класс пришлось расформировать по другим школам Москвы…
- Кстати, редчайший случай! Но видимо другого выхода педагоги не видели. Мы творили черт-те что: сбрасывали парты в лестничный пролет, маленьких во время урока гоняли. Я со своим другом сидел на "камчатке", и мы "ездили" на парте по классу и танцевали. Весь класс хохотал, а педагог не знал, что делать. Учился я настольно неважно и столько прогуливал, что меня даже не могли аттестовать в четвертях..Очень часто дрался.
-?!
- Я же "арбатский" - там родился, рос, а Арбат в то время был едва ли не самым бандитским районом в Москве - там жило множество уголовников, приблатненных, царила определенная атмосфера и в школе, и на улице. Естественно с блатными мы очень плотно общались. Я рос без отца, он погиб на фронте, так что улица была моим родным домом.
А как во дворе без драки? Кулаки у нас в ход шли по любому поводу - за влияние в классе, слово за слово… Причем дрались без всякой арматуры и кастетов - врукопашную. Я был очень спортивным юношей, с хорошим ударом, но и мне частенько доставалось. Бывало, старые шрамы и ссадины не успевали заживать, как появлялись свежие. Я перестал драться, когда поступил в театральный институт - с тех пор как отрезало. Да и уже совсем другие интересы появились.
- Вы рассказываете какие-то невероятные вещи: друзья-блатные, чуть ли не ежедневные драки, учеба - по боку… И вдруг - театральный. Откуда такое неожиданное увлечение?
- Это даже мне самому непонятно - с чего? Насколько я помню, сначала я стал читать стихи Маяковского на школьных вечерах, и, видно, делал это неплохо, потому что меня всегда заносили в список выступающих. Еще, видимо, сказалось то, что все эти годы мама меня водила по разным театрам - я их очень полюбил. Наверное, поэтому, когда мне кто-то сказал, что в Доме пионеров в переулке Стопани есть театральная студия, я решил пойти туда. Между прочим, был жесточайший конкурс, многих отсеивали. Но меня взяли. Я сейчас твердо знаю одно: и от улицы, и от других ошибок в жизни меня спасло увлечение театром. Потому что довольно быстро оно стало для меня самым главным. В студии я пропадал сутками - мы занимались техникой речи, голосом… Было очень интересно.
- Когда Валентин Гафт в 1953 году пришел поступать в Школу-студию МХАТ, то ослепил приемную комиссию своей золотой "фиксой", заменившей выбитый в дворовых баталиях зуб... А вы чем блеснули на экзаменах?
- Если честно - не знаю. А Валю я хорошо помню - он нам с Мишей Козаковым сразу понравился, и мы, как второкурсники и уже "студенты бывалые", сразу взяли над ним "шефство", потому что он слишком сильно волновался. Кстати, про выбитый зуб - это байка! Если у него и была "фикса", то бутафорская, надетая сверху на здоровый зуб. Тогда же была блатная мода! Мы с Валей дружим до сих пор.
- Не помните, по какому поводу он посвятил вам знаменитую эпиграмму:
Артист великий, многогранный, Чего-то глаз у вас стеклянный. Быть может, это фотобрак?..
- … "Так почему ж хорош пиджак?" Однажды он купил в газетном киоске открытку с моей фотографией - из серии "актеры советского кино". И написал это посвящение. А на следующий день он купил другую открытку, принес ее мне в гримуборную с такой надписью:
Теперь глаза не как стекляшки. Фотографируйся в рубашке!
У Гафта изумительный поэтический дар - у него не только эпиграммы, но и абсолютно чудные стихи.
- Интересно, как вы проводили свободное время? Романтические увлечения, безудержное веселье? Или "по-ленински": "учиться, учиться и учиться"?
- Мы все успевали, и то, что вы перечислили, тоже. Но в основном "отрывались" тем, что ставили спектакли и играли в них.
Понимаете, у меня вся молодость прошла в очень большом труде. Когда я учился в Школе-студии МХАТ, у нас была веселая компания, мы фонтанировали розыгрышами, шутками… Но мы учились по 10-12 часов в день, поэтому очень были загружены и любая свободная минута использовалась на 300 процентов. Мы вырывались и куралесили, выделывая черт-те что! А потом, когда Олег Ефремов стал преподавать на нашем курсе, мы делали дипломный спектакль, сдружились и были одержимы идеей создания театра "Современник". Днем мы работали у себя в театре, а ночью собирались и ставили свой спектакль. То есть у нас не только дни были заняты, но и ночи тоже. Вы не забывайте, какое тогда время было, его же недаром потом назвали "временем лакировки". Да, мы очень весело жили, но самым главным в жизни стал театр, создание которого в то время было невозможно. За тридцать лет еще ни один новый театр не создавался "снизу" (если они вообще возникали) - только приказом сверху. Это теперь счастливое время, когда они возникают, и из этого может что-то произрасти. А тогда нужно было разрешение Совета Министров и ЦК КПСС.
- На ваш сегодняшний взгляд, в чем феномен "Современника" конца 50-х и в 60-е годы?
- Мы считали, что советский театр живет фальшиво, идут фальшивые пьесы, и хотели говорить правду - выразить чаяния своей генерации. И во многом нам это удалось - мы что-то сдвинули не только в русском, но и в советском театре, мы заговорили другим языком.
- Естественно это многим не нравилось. Власти ставили "палки в колеса"?
- Иначе и быть не могло. Они пытались приклеить какие-то ярлыки, окрестив то, что мы делали, например, "шептальным реализмом", обвиняли в клевете на советский строй. Критики это тут же подхватили… Вначале нам закрывали практически каждый спектакль. Невероятно, но какие-то чудеса нас спасали. Бог нас спасал! Но нас все время спасала еще и публика - как раз зрители нас приняли, в общем-то, сразу. Я хорошо помню, как мы играли на сцене филиала МХАТа, и вдоль Пушкинской улицы ходили люди с плакатами "Куплю лишний билетик!"
- Правда, что в свободное от репетиций время "создатели "Современника" резалась в кости на деньги?
- А вы откуда знаете? Это уже был период, когда "Современник" начал свою жизнь и после вечерней репетиции Ефремов оставлял Совет, вроде как на совещание. А на самом деле на игру в кости. Так как денег у нас было мало, то мы либо векселя писали, то есть играли в долг, либо - на "по ж…е". Это было очень больно - зады потом у нас всех были синие и руки опухшие, потому что так сильно били ладонями по "пятой точке".
- Какой вы, оказывается, азартный человек.
- Очень. Там не азартных быть не могло.
- Влюбчивы были?
- Судите сами: мы с моей нынешней женой в 1956 году познакомились, через год поженились, и с тех пор более пятидесяти лет живем вместе…
Я тогда работал во МХАТе, а Галя Волчек, с которой мы вместе учились и дружили с первого курса, снималась в Коктебеле в картине "Дон Кихот". И она уговорила меня поехать вместе с ней в Коктебель. Мы прекрасно отдохнули, пришло время мне уезжать в Гурзуф, где мы должны были встретиться с моим другом журналистом Ярославом Головановым. Волчек меня уговаривает: "Не уезжай. Приедет очень хорошая девочка. Гарантирую: она тебе понравится!". И точно. Приехала Таня - красивая, с изумительной фигурой, и сразу мне понравилась. Очень. Уже там у нас начался бурный роман. Мы ходили, гуляли, не расставаясь… Через несколько недель я уехал на сбор труппы во МХАТ. А когда встречал ее на вокзале, то предложил ей выйти за меня замуж. Она согласилась.
- Вот так сразу?
- Сразу! (Смеется.) Я считаю, что с женой мне повезло. Она - замечательная, добрая, она лучше, чем я. К тому же прекрасный врач. Кстати, наш сын Владимир тоже врач по образованию. Так что докторами я окружен со всех сторон.
- Вы актер, режиссер, ведущий популярной телепередачи... В каком из этих амплуа вы больше всего себе нравитесь?
- (Смеется). Сам себе я ни в каком качестве не нравлюсь. Зато люблю все виды своей работы. Выделить ничего не могу. Просто в разные периоды жизни то одному делу отдаешься, то другому.
- В 60-е и 70 годы вы почти не снимались. Ваши коллеги рассказывали, что вы попали в так называемый негласный "черный список" запрещенных актеров...
- Я этого наверняка не знаю, но очевидно так, потому что Жданова ("правая рука" председателя Госкомитета по телевидению и радиовещанию Лапина) говорила: "Кваша сниматься не будет". Некоторые режиссеры признавались, что им запрещали меня снимать в своих фильмах. А что касается существования "черного списка, то в этом нет никаких сомнений! И я в этом списке был. А вот что стало причиной? Я сначала думал, что по "пятому пункту", а потом понял, что немножко не учитываю того, с кем дружу. А я дружил с Владимиром Войновичем, Василием Аксеновым, Левой Збарским, Борей Биргером... Боря - единственный, кто посылал академику Андрею Сахарову лекарства и все время поддерживал с ним связь во время его ссылки в Горьком. А из-за моей дружбы с Виктором Некрасовым "Современник" не поехал на первые в своей истории гастроли на Запад.
- Почему?
- Не пустили меня и Гафта. На Валю пришла анонимка, что он хочет остаться в Швеции, а меня (как потом выяснилось) не пустили из-за того, что я встречался в Париже с Виктором Некрасовым. Волчек сказали: "Замените их - это обычная практика во всех творческих коллективах". А Галя, зная, как вся труппа мечтает поехать на эти гастроли, устроила собрание. И все актеры единогласно проголосовали: "Если Гафта с Квашой не пускают - мы вообще не едем!" В результате государство заплатило чудовищную неустойку. Вот такой у нас был удивительный театр!
- Еще говорят, вы подписывали письма протеста…
- Когда в 1968 году советские танки вошли в Прагу, то, если вы помните, группа молодых людей в знак протеста вышла на Красную площадь. Их арестовали, я был одним из тех, кто подписал письмо в их защиту. Но мне не хочется говорить на эту тему - получается вроде похвальба какая-то. Написать об этом в книге - другое дело.
- В картине "Достояние республики" вы сыграли с блеском. Съемки оставили яркие воспоминания?
- Сниматься в "Достоянии республики" меня уговорил Андрюша Миронов. Сказал: "Давай поедем, прекрасно проведем вместе время". А я тогда очень увлекался иконописью, он об этом знал и "купил" меня на то, что съемки будут проходить в Кирилло-Белозерском монастыре. А там рядом еще и Ферапонтов монастырь, где знаменитый Музей фресок Дионисия. И это меня добило окончательно - я понял: если откажусь, то больше туда никогда не попаду и не увижу работ Дионисия "живьем". Я очень благодарен Андрюшке, что он меня уговорил, потому что мы там жили и работали прекрасно. А так как в картине роль у меня не очень большая, то у меня было свободное время, и я иногда садился верхом и уезжал путешествовать по окрестностям. Помню, мы с Андреем уплывали куда-то на моторной лодке, осматривали церкви, гостили у священника… Места там изумительные по красоте - это же Север, недалеко от Вологды. У меня большие впечатления остались. Плюс наша дружба и замечательный актерский состав - там был Спартак Мишулин, с которым мы не были близкими друзьями, но находились в тесных приятельских отношениях. А еще на этих съемках я получил "трюковые" за эпизод с падением с лошади. Им я очень горжусь.
- У вас есть любимые роли в кино?
- Есть кинороли, за которые мне, как говорится, не стыдно. Например, Яков Богомолов в "Преждевременном человеке", Кротов в "Жребии", Бургомистр из фильма "Тот самый Мюнхгаузен"… Есть немало вроде бы эпизодических, но очень дорогих мне ролей. Мне очень памятна лента "Под знаком Скорпиона". Дело в том, что я дважды играл в кино Сталина, в том числе у Панфилова "В круге первом". Мне с молодых лет многие говорили, что я на него внешне похож… А картина "Под знаком Скорпиона" стоит особняком. Во-первых, потому что это старый фильм - я тогда был гораздо моложе и играл более молодого Сталина. А во-вторых, когда я его посмотрел целиком, мне показалось - не я играю. Обычно смотришь на себя со стороны - и не нравится, тебя всего корежит, а тут как-то я впервые не испытал подобного ощущения. Может быть, роль удалась мне так потому, что я слишком ненавидел "отца всех народов"...
- Вы говорили про свой интерес к иконописи, а сами за кисть не брались?
- Должен признаться, в молодости я писал картины. Как говорится, для души. Перепробовал все: и портреты, и натюрморты, и пейзажи с выездом на природу. Некоторые свои работы дарил друзьям. Однажды они даже устроили выставку моих картин. Но сейчас я этим не занимаюсь. К сожалению! Но это замечательное занятие. Если бы начинать жизнь сначала, не знаю, стал бы я актером. Быть может, занялся бы живописью.
- Что для вас настоящий отдых?
- Свободное время я провожу дома. Не люблю тусовок. Изредка, конечно, куда-то хожу, но предпочитаю более спокойные виды отдыха, с друзьями. У меня, правда, друзей уже почти нет. Многие умерли, кто-то за границей. Но я все равно приглашаю к себе тех, кто остался. А раньше у нас собирались чуть ли не каждый день. Много читали, обсуждали книги, спектакли. По выходным у нас были творческие вечера...
- Вы кажетесь таким спокойным, уравновешенным человеком, с которым и другим очень комфортно. Или это обманчивое впечатление?
- Это абсолютно ложное впечатление! Наоборот, меня упрекают в том, что я не умею сдерживаться, но зато очень отходчивый. Я ведь уже очень долгую жизнь прожил, и избежать ударов мне не удалось. Иногда вот эта моя вспыльчивость и виновата. А что с собой поделаешь? С годами, конечно, ты больше прощаешь, мудреешь, стараешься что-то забыть. Но ведь не всегда это получается. Поздно уже меняться.
По материалам Российской газеты
Он вообще был человеком редкого постоянства - в любви, в дружбе, в принципах. Пацаном рвался на фронт - защищать Родину. Дружил с диссидентами, подписывал письма протеста, после которых его много лет не снимали, но Игорь Владимирович относился ко всему философски. У него был мощный тыл - семья и театр, которым он отдавал всего себя целиком, без остатка.
Последние годы актер часто болел, попадал в больницы. Редко общался с журналистами, не любил, когда вторгаются в личную жизнь и творческую кухню. Несколько лет назад Кваша написал книгу "Точка возврата". Он считал, что полностью в ней выговорился. Мне тогда показалось, многие темы он вообще не затронул, - так и появилось это интервью. Не берусь утверждать, но, пожалуй, последнее. Увы…
- Игорь Владимирович, говорят, уже в раннем детстве родители с вами едва справлялись. И тогда ваш папа придумал довольно необычное "лекарство"…
- Это правда - я рос чересчур капризным. Плохо ел, не слушался, не ложился спать … Однажды папа пошел на студию грамзаписи на улице Горького, записал на пластинку свой "дикторский текст" - тогда это можно было сделать даже частному лицу. Во время ужина он незаметно переключил нашу радиолу с радио на проигрыватель. Я услышал, что "в эфире радиостанция имени Коминтерна" и целую передачу о том, как "мальчик Игорь Кваша бегает вокруг стола", "не слушается родителей". Мало того, он договорился с родственниками, и они в назначенное время все стали звонить и спрашивать: "Игорь, ты слышал передачу?" Разумеется, я был потрясен. Вжался в стул, сразу побежал ложиться спать, зарыдал... Мама пришла меня успокаивать, я ее спрашиваю: "Мама, а Сталин в Кремле тоже слышал?" После этого я долго был как шелковый.
- О чем вы мечтали в детстве?
- Во время войны наш детский сад увезли в эвакуацию, и я года полтора жил в интернате в Ленинске-Кузнецком, в Сибири. Вот там я на полном серьезе мечтал убежать на фронт - в "сыны полка". Мы с друзьями даже добрались до вокзала, присмотрели себе эшелон, направлявшийся в западном направлении, и тут... нас поймали. Потом мы вернулись в Москву, я пошел учиться в школу.
- В школе вы особым прилежанием не отличались. В одном из интервью вы даже признались, что из-за систематического хулиганства весь ваш класс пришлось расформировать по другим школам Москвы…
- Кстати, редчайший случай! Но видимо другого выхода педагоги не видели. Мы творили черт-те что: сбрасывали парты в лестничный пролет, маленьких во время урока гоняли. Я со своим другом сидел на "камчатке", и мы "ездили" на парте по классу и танцевали. Весь класс хохотал, а педагог не знал, что делать. Учился я настольно неважно и столько прогуливал, что меня даже не могли аттестовать в четвертях..Очень часто дрался.
-?!
- Я же "арбатский" - там родился, рос, а Арбат в то время был едва ли не самым бандитским районом в Москве - там жило множество уголовников, приблатненных, царила определенная атмосфера и в школе, и на улице. Естественно с блатными мы очень плотно общались. Я рос без отца, он погиб на фронте, так что улица была моим родным домом.
А как во дворе без драки? Кулаки у нас в ход шли по любому поводу - за влияние в классе, слово за слово… Причем дрались без всякой арматуры и кастетов - врукопашную. Я был очень спортивным юношей, с хорошим ударом, но и мне частенько доставалось. Бывало, старые шрамы и ссадины не успевали заживать, как появлялись свежие. Я перестал драться, когда поступил в театральный институт - с тех пор как отрезало. Да и уже совсем другие интересы появились.
- Вы рассказываете какие-то невероятные вещи: друзья-блатные, чуть ли не ежедневные драки, учеба - по боку… И вдруг - театральный. Откуда такое неожиданное увлечение?
- Это даже мне самому непонятно - с чего? Насколько я помню, сначала я стал читать стихи Маяковского на школьных вечерах, и, видно, делал это неплохо, потому что меня всегда заносили в список выступающих. Еще, видимо, сказалось то, что все эти годы мама меня водила по разным театрам - я их очень полюбил. Наверное, поэтому, когда мне кто-то сказал, что в Доме пионеров в переулке Стопани есть театральная студия, я решил пойти туда. Между прочим, был жесточайший конкурс, многих отсеивали. Но меня взяли. Я сейчас твердо знаю одно: и от улицы, и от других ошибок в жизни меня спасло увлечение театром. Потому что довольно быстро оно стало для меня самым главным. В студии я пропадал сутками - мы занимались техникой речи, голосом… Было очень интересно.
- Когда Валентин Гафт в 1953 году пришел поступать в Школу-студию МХАТ, то ослепил приемную комиссию своей золотой "фиксой", заменившей выбитый в дворовых баталиях зуб... А вы чем блеснули на экзаменах?
- Если честно - не знаю. А Валю я хорошо помню - он нам с Мишей Козаковым сразу понравился, и мы, как второкурсники и уже "студенты бывалые", сразу взяли над ним "шефство", потому что он слишком сильно волновался. Кстати, про выбитый зуб - это байка! Если у него и была "фикса", то бутафорская, надетая сверху на здоровый зуб. Тогда же была блатная мода! Мы с Валей дружим до сих пор.
- Не помните, по какому поводу он посвятил вам знаменитую эпиграмму:
Артист великий, многогранный, Чего-то глаз у вас стеклянный. Быть может, это фотобрак?..
- … "Так почему ж хорош пиджак?" Однажды он купил в газетном киоске открытку с моей фотографией - из серии "актеры советского кино". И написал это посвящение. А на следующий день он купил другую открытку, принес ее мне в гримуборную с такой надписью:
Теперь глаза не как стекляшки. Фотографируйся в рубашке!
У Гафта изумительный поэтический дар - у него не только эпиграммы, но и абсолютно чудные стихи.
- Интересно, как вы проводили свободное время? Романтические увлечения, безудержное веселье? Или "по-ленински": "учиться, учиться и учиться"?
- Мы все успевали, и то, что вы перечислили, тоже. Но в основном "отрывались" тем, что ставили спектакли и играли в них.
Понимаете, у меня вся молодость прошла в очень большом труде. Когда я учился в Школе-студии МХАТ, у нас была веселая компания, мы фонтанировали розыгрышами, шутками… Но мы учились по 10-12 часов в день, поэтому очень были загружены и любая свободная минута использовалась на 300 процентов. Мы вырывались и куралесили, выделывая черт-те что! А потом, когда Олег Ефремов стал преподавать на нашем курсе, мы делали дипломный спектакль, сдружились и были одержимы идеей создания театра "Современник". Днем мы работали у себя в театре, а ночью собирались и ставили свой спектакль. То есть у нас не только дни были заняты, но и ночи тоже. Вы не забывайте, какое тогда время было, его же недаром потом назвали "временем лакировки". Да, мы очень весело жили, но самым главным в жизни стал театр, создание которого в то время было невозможно. За тридцать лет еще ни один новый театр не создавался "снизу" (если они вообще возникали) - только приказом сверху. Это теперь счастливое время, когда они возникают, и из этого может что-то произрасти. А тогда нужно было разрешение Совета Министров и ЦК КПСС.
- На ваш сегодняшний взгляд, в чем феномен "Современника" конца 50-х и в 60-е годы?
- Мы считали, что советский театр живет фальшиво, идут фальшивые пьесы, и хотели говорить правду - выразить чаяния своей генерации. И во многом нам это удалось - мы что-то сдвинули не только в русском, но и в советском театре, мы заговорили другим языком.
- Естественно это многим не нравилось. Власти ставили "палки в колеса"?
- Иначе и быть не могло. Они пытались приклеить какие-то ярлыки, окрестив то, что мы делали, например, "шептальным реализмом", обвиняли в клевете на советский строй. Критики это тут же подхватили… Вначале нам закрывали практически каждый спектакль. Невероятно, но какие-то чудеса нас спасали. Бог нас спасал! Но нас все время спасала еще и публика - как раз зрители нас приняли, в общем-то, сразу. Я хорошо помню, как мы играли на сцене филиала МХАТа, и вдоль Пушкинской улицы ходили люди с плакатами "Куплю лишний билетик!"
- Правда, что в свободное от репетиций время "создатели "Современника" резалась в кости на деньги?
- А вы откуда знаете? Это уже был период, когда "Современник" начал свою жизнь и после вечерней репетиции Ефремов оставлял Совет, вроде как на совещание. А на самом деле на игру в кости. Так как денег у нас было мало, то мы либо векселя писали, то есть играли в долг, либо - на "по ж…е". Это было очень больно - зады потом у нас всех были синие и руки опухшие, потому что так сильно били ладонями по "пятой точке".
- Какой вы, оказывается, азартный человек.
- Очень. Там не азартных быть не могло.
- Влюбчивы были?
- Судите сами: мы с моей нынешней женой в 1956 году познакомились, через год поженились, и с тех пор более пятидесяти лет живем вместе…
Я тогда работал во МХАТе, а Галя Волчек, с которой мы вместе учились и дружили с первого курса, снималась в Коктебеле в картине "Дон Кихот". И она уговорила меня поехать вместе с ней в Коктебель. Мы прекрасно отдохнули, пришло время мне уезжать в Гурзуф, где мы должны были встретиться с моим другом журналистом Ярославом Головановым. Волчек меня уговаривает: "Не уезжай. Приедет очень хорошая девочка. Гарантирую: она тебе понравится!". И точно. Приехала Таня - красивая, с изумительной фигурой, и сразу мне понравилась. Очень. Уже там у нас начался бурный роман. Мы ходили, гуляли, не расставаясь… Через несколько недель я уехал на сбор труппы во МХАТ. А когда встречал ее на вокзале, то предложил ей выйти за меня замуж. Она согласилась.
- Вот так сразу?
- Сразу! (Смеется.) Я считаю, что с женой мне повезло. Она - замечательная, добрая, она лучше, чем я. К тому же прекрасный врач. Кстати, наш сын Владимир тоже врач по образованию. Так что докторами я окружен со всех сторон.
- Вы актер, режиссер, ведущий популярной телепередачи... В каком из этих амплуа вы больше всего себе нравитесь?
- (Смеется). Сам себе я ни в каком качестве не нравлюсь. Зато люблю все виды своей работы. Выделить ничего не могу. Просто в разные периоды жизни то одному делу отдаешься, то другому.
- В 60-е и 70 годы вы почти не снимались. Ваши коллеги рассказывали, что вы попали в так называемый негласный "черный список" запрещенных актеров...
- Я этого наверняка не знаю, но очевидно так, потому что Жданова ("правая рука" председателя Госкомитета по телевидению и радиовещанию Лапина) говорила: "Кваша сниматься не будет". Некоторые режиссеры признавались, что им запрещали меня снимать в своих фильмах. А что касается существования "черного списка, то в этом нет никаких сомнений! И я в этом списке был. А вот что стало причиной? Я сначала думал, что по "пятому пункту", а потом понял, что немножко не учитываю того, с кем дружу. А я дружил с Владимиром Войновичем, Василием Аксеновым, Левой Збарским, Борей Биргером... Боря - единственный, кто посылал академику Андрею Сахарову лекарства и все время поддерживал с ним связь во время его ссылки в Горьком. А из-за моей дружбы с Виктором Некрасовым "Современник" не поехал на первые в своей истории гастроли на Запад.
- Почему?
- Не пустили меня и Гафта. На Валю пришла анонимка, что он хочет остаться в Швеции, а меня (как потом выяснилось) не пустили из-за того, что я встречался в Париже с Виктором Некрасовым. Волчек сказали: "Замените их - это обычная практика во всех творческих коллективах". А Галя, зная, как вся труппа мечтает поехать на эти гастроли, устроила собрание. И все актеры единогласно проголосовали: "Если Гафта с Квашой не пускают - мы вообще не едем!" В результате государство заплатило чудовищную неустойку. Вот такой у нас был удивительный театр!
- Еще говорят, вы подписывали письма протеста…
- Когда в 1968 году советские танки вошли в Прагу, то, если вы помните, группа молодых людей в знак протеста вышла на Красную площадь. Их арестовали, я был одним из тех, кто подписал письмо в их защиту. Но мне не хочется говорить на эту тему - получается вроде похвальба какая-то. Написать об этом в книге - другое дело.
- В картине "Достояние республики" вы сыграли с блеском. Съемки оставили яркие воспоминания?
- Сниматься в "Достоянии республики" меня уговорил Андрюша Миронов. Сказал: "Давай поедем, прекрасно проведем вместе время". А я тогда очень увлекался иконописью, он об этом знал и "купил" меня на то, что съемки будут проходить в Кирилло-Белозерском монастыре. А там рядом еще и Ферапонтов монастырь, где знаменитый Музей фресок Дионисия. И это меня добило окончательно - я понял: если откажусь, то больше туда никогда не попаду и не увижу работ Дионисия "живьем". Я очень благодарен Андрюшке, что он меня уговорил, потому что мы там жили и работали прекрасно. А так как в картине роль у меня не очень большая, то у меня было свободное время, и я иногда садился верхом и уезжал путешествовать по окрестностям. Помню, мы с Андреем уплывали куда-то на моторной лодке, осматривали церкви, гостили у священника… Места там изумительные по красоте - это же Север, недалеко от Вологды. У меня большие впечатления остались. Плюс наша дружба и замечательный актерский состав - там был Спартак Мишулин, с которым мы не были близкими друзьями, но находились в тесных приятельских отношениях. А еще на этих съемках я получил "трюковые" за эпизод с падением с лошади. Им я очень горжусь.
- У вас есть любимые роли в кино?
- Есть кинороли, за которые мне, как говорится, не стыдно. Например, Яков Богомолов в "Преждевременном человеке", Кротов в "Жребии", Бургомистр из фильма "Тот самый Мюнхгаузен"… Есть немало вроде бы эпизодических, но очень дорогих мне ролей. Мне очень памятна лента "Под знаком Скорпиона". Дело в том, что я дважды играл в кино Сталина, в том числе у Панфилова "В круге первом". Мне с молодых лет многие говорили, что я на него внешне похож… А картина "Под знаком Скорпиона" стоит особняком. Во-первых, потому что это старый фильм - я тогда был гораздо моложе и играл более молодого Сталина. А во-вторых, когда я его посмотрел целиком, мне показалось - не я играю. Обычно смотришь на себя со стороны - и не нравится, тебя всего корежит, а тут как-то я впервые не испытал подобного ощущения. Может быть, роль удалась мне так потому, что я слишком ненавидел "отца всех народов"...
- Вы говорили про свой интерес к иконописи, а сами за кисть не брались?
- Должен признаться, в молодости я писал картины. Как говорится, для души. Перепробовал все: и портреты, и натюрморты, и пейзажи с выездом на природу. Некоторые свои работы дарил друзьям. Однажды они даже устроили выставку моих картин. Но сейчас я этим не занимаюсь. К сожалению! Но это замечательное занятие. Если бы начинать жизнь сначала, не знаю, стал бы я актером. Быть может, занялся бы живописью.
- Что для вас настоящий отдых?
- Свободное время я провожу дома. Не люблю тусовок. Изредка, конечно, куда-то хожу, но предпочитаю более спокойные виды отдыха, с друзьями. У меня, правда, друзей уже почти нет. Многие умерли, кто-то за границей. Но я все равно приглашаю к себе тех, кто остался. А раньше у нас собирались чуть ли не каждый день. Много читали, обсуждали книги, спектакли. По выходным у нас были творческие вечера...
- Вы кажетесь таким спокойным, уравновешенным человеком, с которым и другим очень комфортно. Или это обманчивое впечатление?
- Это абсолютно ложное впечатление! Наоборот, меня упрекают в том, что я не умею сдерживаться, но зато очень отходчивый. Я ведь уже очень долгую жизнь прожил, и избежать ударов мне не удалось. Иногда вот эта моя вспыльчивость и виновата. А что с собой поделаешь? С годами, конечно, ты больше прощаешь, мудреешь, стараешься что-то забыть. Но ведь не всегда это получается. Поздно уже меняться.
По материалам Российской газеты
