Максим Шостакович рассказал, как его отец плакал, вступая в КПСС, как на деньги домработниц строил дачу, зачем выбросил письмо от королевы Елизаветы и почему не хотел, чтобы его могилу накрывали камнем.
- Максим Дмитриевич, при жизни на вашего отца, несмотря на ту гениальную музыку, которую он писал, все время были гонения со стороны властей. В одной из газет того времени написано: "В Киев едет враг народа, Дмитрий Шостакович". Отец делился с вами переживаниями?
- Он был немногословен. Старался избегать таких разговоров. Его приятель, кинооператор Евгений Чуковский, был остроумным человеком. Так он, прослушав в песне "С чего начинается Родина" строчку "того, что сказали родители, нельзя повторять во дворе", шутил, что в нашей семье все было так же. Вдруг маленькие дети что-то ляпнут во дворе, кто-то услышит - и тогда можно было навлечь на себя неприятности. А потом в те годы все понимали без слов. Не надо было ничего объяснять. И я очень страдал, когда обрушилась эта жуткая травля на отца. Мне было лет восемь, но я помню, когда в школе начинался разговор на эту тему, я говорил, что у меня болит живот или придумывал что-то еще… Только бы быстрее убежать домой.
- Шостакович про себя говорил, что родился под несчастливой звездой, считал себя трусом…
- Это слышно по его музыке. Нельзя назвать счастливым человека, который, пережил революцию, войны, расстрелы, репрессии. Бабушка сидела в тюрьме, муж родной сестры папы погиб в ГУЛАГе. И друзья его многие пострадали. Я помню, когда из тюрем стали выпускать людей, в нашей квартире часто останавливались реабилитированные. Сам он тоже болезненно переживал эту ситуацию в стране. Дома у него была приготовлена маленькая сумка, в которой лежало мыло, щетка, свитер и теплые носки. На случай, если за ним придут...
- Кроме музыки, он вынужден был следить за политикой: был депутатом, вступил в коммунистическую партию. На этот шаг он решился под давлением?
- Папа был мужественным. Но слезы на его глазах я видел два раза в жизни. В первый раз, когда умерла мама, а во второй раз - он позвал нас с сестрой и сказал: "Сегодня меня втащили в КПСС". И заплакал.
- Каково это было - жить рядом с музыкальным гением?
- Лучшего характера, чем у папы, трудно даже представить. Он не был капризным, в нем не было такого величия... Был очень аккуратен. У нас в семье был распорядок: завтрак, обед… Он это знал, и чтобы не подводить тех, кто приготовил обед и ждал его за столом, он приходил всегда точно к столу, а потом шел дальше работать. Отец работал - все затихали, отец отдыхал - и все делали также. Мы с детства с сестрой занимались музыкой. Так отец писал нам сначала легкие пьески, потом - труднее... Однажды в день рождения моей сестры Гали он сочинил пьесу "День рождения" и подарил ей. А на первой странице папин друг, известный советский художник Петр Вильямс, который тогда работал художником в Большом театре, нарисовал Галин портрет. Кстати, с этим связана одна очень интересная история. Немного позже проходил съезд партии, и отцу заказали написать праздничную увертюру к этому событию, так он быстро оркестровал пьесу "День рождения", подаренную Гале, - и получилось такая увертюра.
- А он вас баловал?
- Мог что-то подарить, как любой отец. Но дорогих подарков не было. Мы жили более чем скромно. Особенно, когда музыка папы была запрещена. В эти годы он все время жил в долг. А когда властьвдруг сменяла гнев на милость и давала отцу Сталинскую премию, которая тогда составляла 100 тысяч рублей, он доставал большой лист бумаги и писал, сколько кому должен. В итоге почти вся премия уходила на возвращение долгов.
- Слышала, тогда на помощь приходили ваши домработницы...
- Да, они частенько давали отцу взаймы. И когда мы строили дачу, его тоже много раз выручали наши няни. Из долгов мы не вылезали. За симфонию тогда платили крайне мало. Я не помню точные цифры. Но в Союзе композиторов существовал прейскурант, в котором было указано, сколько стоит симфония, оратория… Большим подспорьем в те годы было кино. У него ведь было много друзей среди кинорежиссеров, они помогали - и папе разрешали писать музыку к кино. Приходилось писать много заказных вещей от правительства, когда невозможно было отказать. Либо же отказать и загреметь в места не столь отдаленные, поставив под удар не только себя, но и всю семью. У него есть две революционные симфонии №11 и №12. Когда он их сочинил, к нему пристали, чтобы он написал, что симфония №12 посвящена Владимиру Ильичу Ленину. Хотя это было не так. И в его рукописи ручкой другого цвета написано, что она посвящена Ленину.
- А как сложилась судьба с подмосковной дачей, которую Шостаковичу подарили партия?
- Никто ему ничего не дарил. Дачу в Жуковке папа купил у физика Абрама Алеханова за 400 тысяч старых русских рублей. На даче сейчас живет моя сестра Галя. Папа всегда мечтал уехать из Москвы в Ленинград. Но ему так и не удалось. Можно сказать, что я осуществил эту его мечту. Мы всегда на лето уезжали всей семьей на каникулы в Комарово. Отец любил с нами туда ездить. Многое там написал. Болел там за "Зенит" и слушал по радио футбольные матчи, которые комментировал тогда известный футбольный радиокомментатор Вадим Синявский. Я по своим ощущениям помню, что движение в сторону Ленинграда было движением к счастью.
- Автор оперы "Леди Макбет" любил погонять в футбол?
- Он ходил на все футбольные матчи, вел такие футбольные журналы: кто с какой командой играл, какой счет, сколько очков. Он мне рассказывал, что был официально судьей какой-то категории.
- Правда, что он всю жизнь вел дневники?
- Я бы не назвал их дневниками. Это были такие книжки-ежедневники, которые ему привозили из Америки. Они были очень толстыми, рассчитаны были на пять лет. Но это такое каждодневное, бытовое: куда сходить, что нужно сделать, какой концерт послушать. У него к дневникам было особенное отношение, так же, как и к письмам. Он считал, что письмо должно быть прочитано только тем человеком, кому оно было написано. И по прочтению его сразу нужно выбросить. Я помню, ему написала письмо бельгийская королева Елизавета, но он его выбросил. Папина секретарша потом случайно вытащила это послание из мусорной корзины ненужных бумаг. Его письма сохраняли другие люди, спасибо им за это большое. Самые замечательные были написаны театроведу Исааку Давидовичу Гликману. Он был его близким другом, все письма отца сохранял. А вот обратные письма отец выбрасывал. Нам, его родным, он писем не писал. Если куда-то уезжал, присылал маленькие открыточки: "Я живу в такой-то гостинице, номер телефона такой-то…".
- Он много обещал, но так и не написал, например, музыку к "Тихому Дону"...
- Когда читаешь его воспоминания, понимаешь: папа вообще много всего обещал. Он мог запросто соврать кому-то и сказать: "Я сейчас работаю". Но сам в это время ничего не делал.
- Последние годы Шостакович болел раком легких...
- Он не ныл: как мне плохо, как тяжело. Его унижала собственная немощь. Понимал, что этим травмирует тех, кому мог бы жаловаться. При жизни, когда мы с ним разговаривали, он просил, что когда умрет, чтобы мы не накрывали его могилу камнем. Хотел, чтобы земля лежала. А когда он умер (Шостаковичу было 68 лет. - Авт.), я был на гастролях в Австралии. Я тут же все бросил, прилетел в Москву. Когда я летел, мне купили билет первого класса. А в Госконцерте, когда им нужно было отдавать деньги за билет, сказали: "Кто это вам разрешил лететь первым классом?". А то, что у меня умер отец, никого не волновало. Вот такие были людишки. После смерти отца мы сделали ему надгробие, на котором его инициалы написаны нотами.
По материалам Сегодня
- Максим Дмитриевич, при жизни на вашего отца, несмотря на ту гениальную музыку, которую он писал, все время были гонения со стороны властей. В одной из газет того времени написано: "В Киев едет враг народа, Дмитрий Шостакович". Отец делился с вами переживаниями?
- Он был немногословен. Старался избегать таких разговоров. Его приятель, кинооператор Евгений Чуковский, был остроумным человеком. Так он, прослушав в песне "С чего начинается Родина" строчку "того, что сказали родители, нельзя повторять во дворе", шутил, что в нашей семье все было так же. Вдруг маленькие дети что-то ляпнут во дворе, кто-то услышит - и тогда можно было навлечь на себя неприятности. А потом в те годы все понимали без слов. Не надо было ничего объяснять. И я очень страдал, когда обрушилась эта жуткая травля на отца. Мне было лет восемь, но я помню, когда в школе начинался разговор на эту тему, я говорил, что у меня болит живот или придумывал что-то еще… Только бы быстрее убежать домой.
- Шостакович про себя говорил, что родился под несчастливой звездой, считал себя трусом…
- Это слышно по его музыке. Нельзя назвать счастливым человека, который, пережил революцию, войны, расстрелы, репрессии. Бабушка сидела в тюрьме, муж родной сестры папы погиб в ГУЛАГе. И друзья его многие пострадали. Я помню, когда из тюрем стали выпускать людей, в нашей квартире часто останавливались реабилитированные. Сам он тоже болезненно переживал эту ситуацию в стране. Дома у него была приготовлена маленькая сумка, в которой лежало мыло, щетка, свитер и теплые носки. На случай, если за ним придут...
- Кроме музыки, он вынужден был следить за политикой: был депутатом, вступил в коммунистическую партию. На этот шаг он решился под давлением?
- Папа был мужественным. Но слезы на его глазах я видел два раза в жизни. В первый раз, когда умерла мама, а во второй раз - он позвал нас с сестрой и сказал: "Сегодня меня втащили в КПСС". И заплакал.
- Каково это было - жить рядом с музыкальным гением?
- Лучшего характера, чем у папы, трудно даже представить. Он не был капризным, в нем не было такого величия... Был очень аккуратен. У нас в семье был распорядок: завтрак, обед… Он это знал, и чтобы не подводить тех, кто приготовил обед и ждал его за столом, он приходил всегда точно к столу, а потом шел дальше работать. Отец работал - все затихали, отец отдыхал - и все делали также. Мы с детства с сестрой занимались музыкой. Так отец писал нам сначала легкие пьески, потом - труднее... Однажды в день рождения моей сестры Гали он сочинил пьесу "День рождения" и подарил ей. А на первой странице папин друг, известный советский художник Петр Вильямс, который тогда работал художником в Большом театре, нарисовал Галин портрет. Кстати, с этим связана одна очень интересная история. Немного позже проходил съезд партии, и отцу заказали написать праздничную увертюру к этому событию, так он быстро оркестровал пьесу "День рождения", подаренную Гале, - и получилось такая увертюра.
- А он вас баловал?
- Мог что-то подарить, как любой отец. Но дорогих подарков не было. Мы жили более чем скромно. Особенно, когда музыка папы была запрещена. В эти годы он все время жил в долг. А когда властьвдруг сменяла гнев на милость и давала отцу Сталинскую премию, которая тогда составляла 100 тысяч рублей, он доставал большой лист бумаги и писал, сколько кому должен. В итоге почти вся премия уходила на возвращение долгов.
- Слышала, тогда на помощь приходили ваши домработницы...
- Да, они частенько давали отцу взаймы. И когда мы строили дачу, его тоже много раз выручали наши няни. Из долгов мы не вылезали. За симфонию тогда платили крайне мало. Я не помню точные цифры. Но в Союзе композиторов существовал прейскурант, в котором было указано, сколько стоит симфония, оратория… Большим подспорьем в те годы было кино. У него ведь было много друзей среди кинорежиссеров, они помогали - и папе разрешали писать музыку к кино. Приходилось писать много заказных вещей от правительства, когда невозможно было отказать. Либо же отказать и загреметь в места не столь отдаленные, поставив под удар не только себя, но и всю семью. У него есть две революционные симфонии №11 и №12. Когда он их сочинил, к нему пристали, чтобы он написал, что симфония №12 посвящена Владимиру Ильичу Ленину. Хотя это было не так. И в его рукописи ручкой другого цвета написано, что она посвящена Ленину.
- А как сложилась судьба с подмосковной дачей, которую Шостаковичу подарили партия?
- Никто ему ничего не дарил. Дачу в Жуковке папа купил у физика Абрама Алеханова за 400 тысяч старых русских рублей. На даче сейчас живет моя сестра Галя. Папа всегда мечтал уехать из Москвы в Ленинград. Но ему так и не удалось. Можно сказать, что я осуществил эту его мечту. Мы всегда на лето уезжали всей семьей на каникулы в Комарово. Отец любил с нами туда ездить. Многое там написал. Болел там за "Зенит" и слушал по радио футбольные матчи, которые комментировал тогда известный футбольный радиокомментатор Вадим Синявский. Я по своим ощущениям помню, что движение в сторону Ленинграда было движением к счастью.
- Автор оперы "Леди Макбет" любил погонять в футбол?
- Он ходил на все футбольные матчи, вел такие футбольные журналы: кто с какой командой играл, какой счет, сколько очков. Он мне рассказывал, что был официально судьей какой-то категории.
- Правда, что он всю жизнь вел дневники?
- Я бы не назвал их дневниками. Это были такие книжки-ежедневники, которые ему привозили из Америки. Они были очень толстыми, рассчитаны были на пять лет. Но это такое каждодневное, бытовое: куда сходить, что нужно сделать, какой концерт послушать. У него к дневникам было особенное отношение, так же, как и к письмам. Он считал, что письмо должно быть прочитано только тем человеком, кому оно было написано. И по прочтению его сразу нужно выбросить. Я помню, ему написала письмо бельгийская королева Елизавета, но он его выбросил. Папина секретарша потом случайно вытащила это послание из мусорной корзины ненужных бумаг. Его письма сохраняли другие люди, спасибо им за это большое. Самые замечательные были написаны театроведу Исааку Давидовичу Гликману. Он был его близким другом, все письма отца сохранял. А вот обратные письма отец выбрасывал. Нам, его родным, он писем не писал. Если куда-то уезжал, присылал маленькие открыточки: "Я живу в такой-то гостинице, номер телефона такой-то…".
- Он много обещал, но так и не написал, например, музыку к "Тихому Дону"...
- Когда читаешь его воспоминания, понимаешь: папа вообще много всего обещал. Он мог запросто соврать кому-то и сказать: "Я сейчас работаю". Но сам в это время ничего не делал.
- Последние годы Шостакович болел раком легких...
- Он не ныл: как мне плохо, как тяжело. Его унижала собственная немощь. Понимал, что этим травмирует тех, кому мог бы жаловаться. При жизни, когда мы с ним разговаривали, он просил, что когда умрет, чтобы мы не накрывали его могилу камнем. Хотел, чтобы земля лежала. А когда он умер (Шостаковичу было 68 лет. - Авт.), я был на гастролях в Австралии. Я тут же все бросил, прилетел в Москву. Когда я летел, мне купили билет первого класса. А в Госконцерте, когда им нужно было отдавать деньги за билет, сказали: "Кто это вам разрешил лететь первым классом?". А то, что у меня умер отец, никого не волновало. Вот такие были людишки. После смерти отца мы сделали ему надгробие, на котором его инициалы написаны нотами.
По материалам Сегодня
